Зима в горах - [14]

Когда Роджер вошел, этот квартет вел общую беседу на валлийском языке. Только сейчас Роджер вспомнил, что он еще застал фразы две-три из этой беседы, а потом она умерла, захлестнутая молчанием, которое обычно наступает при появлении нового человека. Молчание это, однако, затягивалось: присутствующие явно хотели посмотреть, не начнет ли Роджер разговор или хотя бы не объяснит ли, почему он бродит с непокрытой головой и без пальто непогожим осенним вечером, да еще в Северном Уэльсе.

Решив в какой-то мере пойти навстречу их ожиданиям, он повернулся к человечку в чрезмерно больших сапогах и сказал:

— Ну и переменчивая же у вас тут погода.

— Оно конечно, — сказал человечек после некоторой паузы, в течение которой он глубокомысленно обдумывал слова Роджера, — если не знать примет.

— Меня, во всяком случае, это застало врасплох, — сказал Роджер. — Когда я сидел и обедал там, наверху, — и он неопределенно махнул рукой в направлении гор, — я бы в жизни не сказал, что может пойти дождь. Великолепный был день. А через какой-нибудь час прямо разверзлись хляби небесные.

— Оно конечно, — повторил человечек в сапогах. — Это потому, что примет не знаете. А я вот не удивляюсь, потому как я их знаю. Каждый, наверное, понимает в своем-то деле лучше.

— Правильно, — согласился Роджер.

— В горах все быстро меняется, — тихо произнес застенчивый юноша, как бы говоря сам с собой.

— Когда у тебя триста овец на руках, — заметил тощий человечек, и при свете очага видно было, как он переставил ноги в больших сапогах, — пойди ищи их по горе, иной раз миль за десять уйдут, тут поневоле научишься понимать в погоде.

— Верно, — снова согласился Роджер. Ему хотелось, чтобы они поскорее утратили к нему интерес. Через минуту-другую он станет просто частью обстановки. Обыкновенным идиотом, которому следовало бы сидеть в своем большом городе и не вылезать оттуда. Ведь у него ума не хватило даже на то, чтобы одеться, как положено в горах. Впрочем, пусть думают так, пусть думают этак, лишь бы оставили его в покое.

И в самом деле, после того как он пояснил им свое появление в этом трактире, они вернулись к прерванной беседе. Роджер сидел, наслаждаясь чудесным теплом, исходившим от огня, отдыхал и с удовольствием вслушивался в звуки их голосов. Говорил главным образом старик пастух. Голос у него был резкий и звонкий — такой голос должен был бы принадлежать более крупному человеку, так же как его сапоги и шапка. Застенчивый юноша говорил очень мало, а боксер только что-то бормотал, тщательно изучая свои кулаки, словно проверял, не потрескалась ли где-нибудь кожа. Хозяин выступал в роли актера, отвечающего хору, — голос у него был спокойный и звучал иронически. Он и пастух говорили на североуэльском наречии валлийского языка, насыщенном гортанными звуками. Роджер понял, на каком языке они говорят, но до смысла слов не добрался. Язык этот был ни на что не похож, и казалось, его нипочем не выучишь. Внимательно вслушиваясь, Роджер пытался уловить хотя бы слово или комбинацию слогов, которые он слышал в каком-либо другом языке. Но ничего не получалось: он понял только, что «да» означает «да». А, ладно, доктор Конрой (Понтипул, 1904 год) наставит его завтра на верный путь, а пока — огонь жаркий, пиво хорошее и ноги его… ноги…

От ощущения уюта Роджер постепенно впал в дремоту. Как долго продолжалось это счастливое забытье, сказать он не мог. К действительности его вернула распахнувшаяся настежь дверь и три плотные, облаченные в непромокаемые плащи фигуры, появившиеся в зале вместе с порывом ветра и дождя.

Первой вошла женщина; едва переступив порог, она звонко, с ланкаширским акцентом изрекла:

— В такую погоду самое разумное — выпить: надо выгнать сырость из костей, не то мигом схватишь воспаление легких.

— Вы совершенно правы, миссис Аркрайт, — сказал мужчина, вошедший следом за ней. — Кстати, против усталости это тоже помогает. Добрый вечер, мистер Пэрри.

— Добрый вечер, мистер Джонс, — сдержанно откликнулся хозяин.

— Миссис Аркрайт выпьет виски, — сказал мужчина. — И я думаю, нам ничего не остается, как последовать ее примеру, верно, дорогая?

Третья фигура, явно его жена, кивнула и сказала!

— Да, Кледвин, один раз можно.

— Тогда три виски, мистер Пэрри.

Мистер Пэрри налил виски. Ланкаширка, миссис Аркрайт, проглотила свою порцию, как человек, привыкший к крепким напиткам, и тут же принялась оглушительно повествовать о том, каких мук она натерпелась.

— Хьюберт всю жизнь предупреждал меня, — трагическим тоном начала она, пододвигая свой стакан мистеру Пэрри. Тот молча снова налил ей. — Это еще когда мой Хьюберт был жив. Если я уйду в мир иной раньше тебя, Нелл, говорил он, возвращайся-ка лучше в Болтон. Живи среди людей, к которым ты привыкла. Вдова — существо беспомощное, где ей постоять за себя. Ну что ты, Хьюберт, говорила я ему. Я буду жить в том доме, который мы с тобой тут построили. Вот и живу в память о нем. Потому что он ведь очень любил этот дом. Хотя порой бывает — ох, бывает — думаю: вот возьму сяду в поезд и вернусь к себе в Болтон.

— И сегодня, наверно, как раз такой день, когда вы об этом подумали, — угодливо заметил мистер Кледвин Джонс. Надо лбом у него торчал черный с проседью вихор, придававший его лицу вопросительное выражение, но очки так уверенно поблескивали, словно он раз и навсегда разрешил все проблемы, какие только могли возникнуть.