Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки - [164]

Проснулся я рано. Мне еще с вечера запомнилось, что снаружи, у оконной сетки, стоят две удочки для ловли форелей. Скользя по заиндевевшей траве, я спустился к темному пруду. На леске была готовая наживка — большая черная муха, правда несколько потрепанная, но все еще мохнатенькая. И как только она коснулась воды, вокруг нее все закипело, забурлило. Я вытащил десятидюймовую радужную форель, с размаху шлепнул ее на траву и оглушил ударом по голове. Всего я закидывал удочку четыре раза и поймал четырех форелей. Тут же на берегу я их выпотрошил, а кишочки бросил в воду — пусть их дружки полакомятся.

На кухне повариха угостила меня кофе, и я сел с чашкой в оконной нише, а она тем временем обваляла моих рыбок в кукурузной муке, — поджарила их на беконном сале и подала мне прикрытыми сверху ломтиками бекона, такого хрусткого, что он буквально таял у меня во рту. Давно уже я не ел такой форели — пять минут от воды до сковородки. Рыбку деликатно берешь пальцами за голову и за хвост и обкусываешь с хребтинки, а напоследок съедаешь и самый хвостик, хрустящий, точно жареный картофель. Холодным утром у кофе совсем особый вкус, и третья чашка так же хороша, как и первая. Я бы еще долго проторчал там, на кухне, беседуя с прислугой о том о сем, вернее, ни о чем, но повариха выставила меня, потому что ей надо было фаршировать двух индеек к кутежу по случаю Дня благодарения.

В полдень, когда солнце стало пригревать, мы пошли поохотиться на перепелов, и я вооружился своей старенькой винтовкой с отшлифованным до блеска прикладом и нарезным стволом, которая путешествовала со мной в Росинанте. Купил я эту винтовку по случаю пятнадцать лет назад, она и тогда была не бог весть какое сокровище, а с тех пор и вовсе не похорошела. Но, по-моему, шансы у нас с ней были равные. Если я не промажу, она свое дело сделает. Впрочем, перед самым выходом я с вожделением посмотрел сквозь стеклянную дверцу на двустволку «луиджи-франчи» с великолепным затвором и сразу почувствовал зависть. Резьба на ней отливала жемчужной дымкой, как на дамасском клинке, ложе примыкало к затвору, а затвор к стволам, точно они произросли все вместе из какого-то волшебного семечка. Я уверен, что если бы наш хозяин перехватил мой завистливый взгляд, он одолжил бы мне эту красавицу, но просить его я не стал. А вдруг споткнешься и упадешь, или уронишь ее, или стукнешь этими дивными стволами о камень? Нет, это все равно что идти с коронными драгоценностями по заминированному полю. Моим стареньким ружьецом особенно не похвалишься, но по крайней мере все, что могло с ним случиться, уже случилось, и теперь за него можно не беспокоиться.

Всю последнюю неделю наш хозяин выслеживал, где перепела собираются стайками. Мы растянулись цепочкой и двинулись сквозь кустарник и заросли травы, спустились к ручью, перешли его вброд, снова поднялись, а впереди нас работали пойнтеры, упругие, как пружинная сталь, причем всем им, а заодно и нам, давала фору старая разжиревшая сука с огнем в глазах, по кличке Герцогиня. Перепелиные следы виднелись всюду — и в пыли, и на песке, и в тине у воды, перепелиная подпушка попадалась на сухих кисточках полыни. Мы шли милю за милей, медленно, держа ружья наготове, чтобы сразу палить на шорох перепелиных крыльев. И за все это время не увидели ни одного перепела. И собаки не увидели и не учуяли ни одного перепела. Мы рассказывали друг другу разные были и небылицы о перепелиной охоте, но толку от этого было мало. Перепела сгинули, прямо-таки сгинули. Я не бог весть какой стрелок, но рядом со мной шли настоящие охотники, собаки были на высоте, натасканные, горячие, работящие. Нет и нет дичи! Но всякая охота тем и хороша — даже если ни пуха ни пера, все равно не каешься, что пошел.

Наш хозяин думал, что у меня сердце разрывается на части. Он сказал:

— Слушайте. Пойдите сегодня после обеда с другой вашей винтовкой и подстрелите себе дикую индюшку.

— А сколько их у вас? — спросил я.

— Два года назад я завез сюда тридцать штук. А теперь, наверно, около восьмидесяти.

— Они летали вчера около дома, и я насчитал штук тридцать.

— Таких стай еще две, — сказал он.

Индюшка была мне не нужна. Что я буду с ней делать в Росинанте? Я сказал:

— Подождем еще годик. Расплодятся до сотни, я приеду, вот тогда и поохотимся.

Мы вернулись домой, приняли душ, побрились и по случаю Дня благодарения надели белые рубашки с галстуками и пиджаки. Кутеж начался точно по расписанию — в два часа. На подробностях задерживаться не стоит, чтобы не шокировать читателей, а кроме того, я совсем не вижу необходимости выставлять на посмешище этих людей. После двух хороших порций виски подали подрумяненных и будто глазированных индеек. Разрезал их сам хозяин, а мы разложили куски по тарелкам. Прочли молитву, выпили за здоровье всех присутствующих и наелись до умопомрачения. Затем, подобно римлянам времен упадка, пировавшим у Петрония, отправились прогуляться, а потом спать, что было необходимо и неизбежно. Вот так мы кутили в День благодарения в Техасе.

Я, конечно, не думаю, что техасцы проводят так все свои дни. Это просто немыслимо. А ведь нечто подобное происходит, когда они приезжают к нам в Нью-Йорк. Им, конечно, хочется повидать разные театральные зрелища и побывать в ночных клубах. И через несколько дней, проведенных в подобных развлечениях, они говорят: «Не понимаем! Как можно вести такой образ жизни!» На что следует ответ: «А мы и не ведем. И не будем вести, когда вы уедете».