Жюстина, или Несчастья добродетели - [262]

4. Другой мерой, еще более необходимой, чем предыдущая, является полная отмена всяческих подаяний — как общественных, так и частных. Я бы установил штраф для того, кто посмеет совершить этот губительный поступок, опасность которого совершенно очевидна. Мы сетуем на обилие нищих и в то же время поощряем их своей благотворительностью! Представьте себе идиота, который жалуется, что его одолевают мухи, и чтобы отогнать их, мажет свое тело медом. Итак, никаких подаяний, никакого снисхождения к праздности! Не забывайте, что если тот плут Иисус проповедовал такой образ жизни, так он сам был попрошайкой и бродягой, которого римляне должны были не презирать и высмеивать, а предать самой жестокой и позорной казни.

5. Прибавьте к этим способам уменьшения населения еще один, не менее действенный: надо окружить уважением холостяков, педерастов, лесбиянок, мастурбаторов, то есть всех заклятых врагов потомства, у которых нет иных принципов, кроме как не допускать оплодотворения. Пусть убийца пользуется в государстве почетом: поскольку цель заключается в сокращении излишков, которые подрывают нацию, не следует наказывать того, кто сея смерть, больше всего близок вам по духу; цените его, даже платите ему, и наша общая цель будет достигнута.

6. Для того, чтобы эффективно использовать методы, о которых я говорил, надо перевести все зерно в общественные склады в самых больших городах Франции и оставить крестьянам только самое необходимое количество. Таким образом вы получите предлог делать у них в домах обыск и забирать у несчастных даже то, что вы им оставили на весь год. Отныне вам нечего опасаться бунта или революции: ваши мятежники находятся либо у вас в кулаке, либо под дамокловым мечом правосудия и в любом случае бессильны. Теперь правительству остается зорко следить за порядком и подавлять недовольство самыми решительными мерами, и вот страна ваша успокаивается, гидра обезврежена и мир восстановлен.

— А ведь ваш фаллос давно уже стоит, монсеньер, — лукаво заметила Дюбуа.

— Это правда, — ответил епископ, — такие мысли необыкновенно распаляют мое воображение, и я чувствую, что был бы счастливейшим из смертных, если бы смог осуществить их.

— Было время, когда вы могли, монсеньер, и насколько мне известно, вы немало натворили.

— И это правда, я вволю пользовался своей властью.

— А кто ею не пользуется?..

— Только дураки, только они придерживаются рамок, неизвестных таким людям, как мы… Ах, дорогая Дюбуа, какие прекрасные времена ты мне напомнила! Какой тогда у меня был развращенный двор! Как я наслаждался вседозволенностью!

Заметив, что при этих сладостных воспоминаниях епископ дал волю рукам, Дюбуа сказала:

— Монсеньер, не заставляйте нашу Жюстину томиться в ожидании: я вижу по ее состоянию, как ужасно ожидание смерти. Однако я осмелюсь напомнить, что вы обещали утолить мою жажду мести, это — единственная милость, о которой я вас прошу, и я буду огорчена, если вы приговорите ее к легкой смерти, которую испытала Евлалия.

— Ну что ж, — сказал прелат, похлопывая жертву по ягодицам и щипая ей грудь, — в таком случае надо убрать центральную декорацию в этом салоне. Вы, аббат, приготовьте ту адскую машину, которая одновременно обжигает, режет и дробит кости — ту самую, что мы испробовали неделю назад на юной деве, столь прекрасной, нежной и кроткой.

— Я понял, о чем идет речь, монсеньер, — ответил духовник, — но приготовления отнимут много времени.

— Хорошо, тогда мы успеем поужинать, не правда ли, Дюбуа?

— Я всегда к вашим услугам, монсеньер, ваши желания — это мои желания, но я знаю Жюстину и боюсь, как бы эта задержка…

— Ручаюсь, что никуда она не денется, ведь в конце концов мы не будем спускать с нее глаз.

Пока аббат настраивал новое орудие пытки, остальные перешли в обеденный зал, где разыгрались новые чудовищные сцены разврата, пьянства и обжорства. Но стоило ли жаловаться на них Жюстине, если они спасли ей жизнь? Перебрав вина и объевшись, епископ и Дюбуа свалились мертвецки пьяными под стол. Как только это случилось, наша героиня накинула на себя одежду Дюбуа, которую та сняла, чтобы продемонстрировать хозяину все свое бесстыдство, схватила свечу и поспешила к лестнице. В доме не было лакеев, и ничто не воспрепятствовало ее бегству… Она оказалась на свободе.

Она выбрала первую попавшуюся ей на глаза дорогу, которая, к счастью, вела в Гренобль. В гостинице еще спали, Жюстина бесшумно проникла в комнату Вальбуа. Тот проснулся и с трудом узнал бросившуюся к нему девушку. Что такое?.. Что вам угодно?

— Ах, сударь!

И сотрясаемая рыданиями Жюстина рассказала обо всем, что с ней произошло.

— Надо скорее арестовать Дюбуа, — добавила она, — это чудовище находится в двух лье отсюда, я покажу дорогу. Подлая женщина! Помимо всех своих преступлений она еще забрала мои вещи и пять луидоров, которые вы мне дали.

— О Жюстина! Видит Бог, вы самая несчастливая девушка на свете, но среди моря бед, которые вас преследуют, вас охраняет небесная рука, пусть же это будет для вас лишней причиной оставаться всегда добродетельной, а добрые дела никогда не остаются без вознаграждения. Однако Дюбуа мы преследовать не станем: я уже объяснил вам вчера, почему не стоит делать этого, а я возмещу урон, который она вам нанесла.