Жюль Верн - [9]

К счастью, Пьеру удается попасть на пироскаф, который и доставляет его в Пембеф как раз вовремя, чтобы перехватить сына на «Корали».

Таковы факты, очень живо изложенные госпожой Аллот де ла Фюи, которая добавляет, что «Жюлю дали хороший нагоняй, выдрали, посадили на хлеб и воду, и он должен был поклясться матери, что впредь будет путешествовать только в мечтах».

Я решил проверить подлинность этого рассказа, подумав, что талантливый биограф, быть может, несколько приукрасила действительность.

Я знал, что двенадцати лет мой дед действительно убежал из дому, чтобы тайно уплыть на корабле, и был вовремя настигнут своим отцом.

Господин де Гойон действительно был соседом Вернов, замок его еще существует. Я отправился туда в сопровождении мадемуазель Люс Курвиль, очаровательной и весьма эрудированной сотрудницы Нантской библиотеки и хранительницы Музея Жюля Верна. В замке господина де Гойона сейчас помещается частный коллеж, где нам охотно дали все требуемые сведения. Трехмачтовик «Корали» действительно принадлежал торговцу Ле Кур Гран Мэзон; фамилия колбасницы действительно была Пари. Следовательно, можно вполне доверять тексту госпожи де ла Фюи. Однако я не нашел никакого подтверждения ни предлогу, выставляемому мальчиком (желание подарить коралловое ожерелье Каролине), ни тому, что он был «выдран» отцом.

Весьма вероятно, что мальчику устроили головомойку, наказали, но был ли он «порот» и в какой мере? Посажен на хлеб и воду? Мы об этом ничего не знаем, но с помощью воображения слова под пером биографа мало-помалу приобретают другое звучание. Бернар Франк[16] написал, что «основательная порка» излечила предприимчивого мальчугана от стремления стать юнгой и увлечения вечно женственным, но нам недостаточно этой еще более резкой формулировки, чтобы принять подобную интерпретацию. Все же приходится обсуждать этот вопрос, ибо Марсель Море, анализируя этот текст, уверяет нас, что Пьер, «всыпав сыну по первое число, посадил его на хлеб и воду», и делает вывод, будто сверхвпечатлительный ребенок, для которого пребывание в отцовском доме уже связано с какой-то смутной неудовлетворенностью (что и проявилось в побеге), получает от отца урок, память о котором остается у него в подсознании. И если в нем произойдет внутренний переворот, ставящий его в оппозицию «отцу-истязателю, он запрет свои помыслы на замок. Порка, полученная в 1834 году, сделает из него герметически замкнутое существо».

Заслуженное, в общем, наказание, полученное двенадцатилетним мальчиком, вряд ли может исказить для него образ отца. Самое большее — в том случае, если оно незаслуженно и чрезмерно, — оно может стать причиной враждебности, но это вполне сознательное чувство сделается источником не подсознательного комплекса, а вполне явного мятежа.

Правда, предполагаемая расправа явилась бы возмездием за побег, а побег рассматривается как нечто соответствующее невозможности приспособиться к данным условиям. Но это общее положение может иметь исключения. Желание уйти часто, конечно, вызывается желанием избавиться от окружения, к которому плохо приспособляешься, однако у него может быть и другая причина: мне лично по профессиональному долгу пришлось не раз заниматься юными беглецами, и я мог убедиться, что порой дело для них было совсем не в желании избавиться от семейной обстановки, а в удовлетворении простого любопытства увидеть море.

Я отнюдь но думаю что между отцом и сыном перестало царить доверие и что сын сохранил в своем сердце какую бы то ни было враждебность. Переписка между ними — лучшее доказательство, а она подтверждает, что между отцом и сыном существовала полная доверия близость: редко бывает, чтобы сын писал отцу с такой свободой, которая покоробила бы многих родителей.

Пьер иногда оспаривал планы своего сына, обеспокоенный его будущим, но под конец всегда уступал его желаниям, и, видимо, довольно легко. Нельзя не признать, что для мирного провинциального нотариуса тридцатых годов прошлого века, неизбежно привязанного к определенной традиции, к порядку, к известной социальной иерархии и привыкшего к уравновешенности в суждениях, трудно было принимать без удивления устремления сына в разных и даже противоположных областях.

Мог ли он рассчитывать на хорошую будущность для мальчика, который, будучи посланным в Париж заниматься юридическими науками и готовиться к карьере нотариуса, вдруг, выдержав все экзамены, заявил ему, что намеревается стать драматургом?

Пьер проявляет тонкое понимание. Он не только не лишает материальной поддержки студента, упорствующего в нежелании разумно принять от отца нотариальную контору, но и продолжает давать ему советы, как сочинять эти легкомысленные пьесы, от которых его коробит. Взаимное доверие между ними так велико, что он, если понадобится, станет искать в сборниках с изложением юридических дел материалы, подходящие для юного автора… водевилей.

Его порадует, что сын преуспел в жанре более серьезном, в жанре новеллы, он даже станет уговаривать его добиваться академической премии.

И когда этот «экстравагантный сын» пожелает в один прекрасный день заняться мелким биржевым маклерством, отец, после краткого сопротивления, даст себя убедить и позволит ему осуществить эту последнюю прихоть.