Жуть-2 - [27]

Или выбрасывал?

Он пялился на убранство комнаты. Прощупал зрачками обои с принцессами, ряды разномастных кукол, детскую кровать и девичьи плакаты. Шумно сглотнул.

— А! — сказала Виктория из-за плеча, — Вы тут с Вандочкой играете.

— И с дедуской, — уточнила Ванда, роясь в кукольном домике.

Виктория хихикнула.

— Стало быть, внучка, — подытожил Коренев, — А… где она была вчера?

— Вчера?

— Да. Вчера вечером.

Виктория повернулась к дочери.

— Дедушка спрашивает, где ты была вчера вечером?

— Там, — пухлый пальчик указал на пол.

Виктория расшифровала:

— Дома была, где же ещё. Гуляла, так ведь?

— Да, — серьёзно кивнула Ванда, — с дедуской.

Коренев, стаскивая на ходу одежду, пошёл в спальню. Сгорбившийся, с едва волочащимися ногами, он выглядел старым, ужасно старым.

— Доченька, — окликнул он Викторию дребезжащим голосом, — Накапай-ка мне валерьянки.

— Я мигом, пап! — заторопилась невестка.

Он сидел в кресле, поглаживая одной рукой кошку Марту, а другой скобля зудящее запястье. Наблюдал рассеянно за слоняющимися по дому людьми. Сергей переговаривался с коллегами по телефону, Виктория стирала, Ванда возилась с куклами.

В какой-то момент кошку на его коленях заменил толстый фотоальбом.

— Я решил, что тебе захочется посмотреть, — потупившись, произнёс Сергей.

Пётр Иванович молча открыл альбом.

На первой фотографии он был запечатлён рядом с женой Таней, красивой женщиной, намного красивее Ларисы. Дальше были будни молодой семьи, родственники, друзья. Рыбалка и Новый Год, октябрьские праздники и рождение сына.

— Почему я всё это забыл? — прошелестели губы.

Слух, в отличие от памяти, был у него в порядке, и он расслышал за стеной:

— Мы должны ему сказать.

— Вика, он сейчас не в лучшей форме.

— Но он твой отец. Он обрадуется. Дядя Петя всегда мечтал о внуке.

Слеза упала на снимок покойной Тани, любимой женщины.

Они укладывали его спать втроём. Ванда принесла плюшевого медведя для холёсых снов. Сергей подбил подушку. Виктория нежно поцеловала в висок.

Он натянул одеяло до подбородка и смотрел на них смятённо.

— Я люблю тебя, пап, — сказал Сергей.

— Я люблю тебя, — сказала Ванда.

— Мы тебя любим, — сказала Виктория.

Коренев уснул раньше, чем выключился свет.

Ему снилась Танюша с новорождённым Серёжей в конвертике, букет лилий, фотография на ступеньках роддома.

Он проснулся ночью в процеженной лунным светом полутьме. Хотел поменять позу, но мышцы не подчинялись. Спина приросла к кровати, и взбунтовавшиеся конечности были чужими и холодными. С усилием он разлепил веки.

И увидел в десяти сантиметрах от своего лица широкую белую совершенно голую задницу Виктории.

И понял, что сам он голый и уязвимый.

«Какой чудной эротический сон», — подумалось отстранённо.

Женщина ползла на четвереньках вдоль его тела, пробираясь от головы к ногам. Она тёрлась о дряблую старческую кожу грудью и языком. Да, она облизывала его, в лунном свете парализованный Коренев различил влажный след, какой оставляет улитка… или крапива. Кожа, там, где прошлась Виктория, краснела и набухала.

Голосовые связки Петра Ивановича вступили в сговор с руками — он онемел.

Виктория переползла к коленям, и тут Коренев увидел сына, доселе скрытого женскими прелестями. Обнажённый Сергей устроился между его раскинутых тощих ляжек. С отёкшим, как у лунатика лицом и растрёпанными блестящими от лака волосами. Сергей вылизывал его гениталии. Яростно работал языком: лобок, пенис, яички, и вниз, к стариковским ягодицам. Слюна пенилась в складках плоти.

«Мне надо проснуться», — подумал Коренев, — «Иначе во сне я захлебнусь рвотными массами».

Виктория взяла его босую ступню и бережно, как младенца, поднесла к себе. Налитые груди с бледно-розовыми сосками раскачивались, когда она трапезничала, по очереди обсасывая его пальцы, обкусывая ногти и алчно глотая их. Наконец вся ступня оказалась у неё в пасти, и она заурчала от такого лакомства. Закатила глаза к потолку. Они были чёрными, её глаза, её зрачки и белки, чёрными и пульсирующими.

Пётр Иванович свистяще выдохнул.

— Эй, деда! — прочавкало над ухом.

Он покосился на стоящую у дивана внучку.

Рот Ванды был чем-то плотно набит, щёки вздулись. Она приподняла верхнюю губу, оскалив непомерно крупные зубы. Он узнал свою вставную челюсть, помещённую в детский рот.

Личико Ванды медленно наплывало, кончик языка сновал по резцам.

Пётр Иванович раскололся душераздирающим воплем и потерял сознание.

На праздники они пошли в парк. Погода была прекрасной, и пахло нарциссами и сладкой ватой, и оркестр играл военные песни.

Коренев сидел на лавочке, чесал шею и следил, как невестка ест пломбир, лакая длинным в крошечных присосках языком.

— Что? — смутилась Виктория, — Я перепачкалась?

— Нет, — сказал он.

Подбежала Ванда, сопровождаемая Сергеем.

Протянула картонную маску Шрека.

— Смотли!

— Красивая, — промычал Коренев.

— Надень!

— Нет, я…

— Надень, пап, — попросил Сергей укоризненно, — порадуй внучку.

Он вымученно улыбнулся и надел картон на лицо. Резинка впилась в затылок.

— А теперь — кино! — скомандовала Виктория.

Навстречу им по аллее шла семья: мама с папой под ручку, дедушка в орденах, с взобравшимся на закорки внуком. Малыш держал деда за уши и погонял, смеясь.