Жуть-2 - [110]

— И то верно, — согласился пулемётчик с азартом, — Товарищи вон — команду выполнят и в часть. Сто грамм бахнул и дрыхни до самых танцев. Скукотища. НЭП! Нет же, в плену побывать, с голой жопой по болотам чухать, комарами питаться неделю да пайком добрых товарищей, ежели свой НЗ пропил…

— Типун тебе на язык, Тарас, — хмыкнул я, отжимая ручку управления.

Высотомер отматывал стрелку: две тысячи метров, тысяча.

Мне померещилось, что я вижу кроны деревьев во мгле, хотя зрению своему этой ночью я не доверял.

— Три влево! — чеканил Шлычков, — Скорость четыреста! Отлично! Железнодорожный узел противника точно под нами! Стрелок, внимание! Командир, открываемся!

Замигали контрольные лампочки, повинуясь команде штурмана, распахнулись бомболюки, и тонны смерти устремились во мрак.

— От нашего стола — вашему столу! — крикнул Волгин.

Громыхнули, вспоров ночную тишину, взрывы. Один, второй, и следом целая канонада, извещающая о попадании в оружейный склад.

— Уходим, — без тени волнения сказал Шлычков.

Я уже набирал высоту. Прочь от посаженого нами багряного цветка.

Мы поднялись на восемьсот метров, когда из темноты вырос гигантский световой столб. Он пронзил наш бомбардировщик навылет, и ночь стала днём. Словно Господь Бог воспользовался рубильником.

Прожектор поймал самолёт вертикальным снопом.

Железная рыбка заплясала на леске удачливого рыбака.

От яркого света я на секунду зажмурился, но приказал себе не паниковать. Вспомнил, чему учили в авиационной школе.

Осторожно разлепил веки.

Невыносимое сияние заливало кабину.

«Смотреть только на штурвал, — подумал я, но на самом деле произнёс это вслух, — Только на штурвал, иначе ослепит!»

Я дал полный накал приборам. Мысленно рассчитал траекторию движения прожектора. И подчинился ему, не упорствуя, пошёл за светом.

— Вот так, миленький, вот так…

Холодные руки опустились мне на плечи сзади.

Я прикусил язык.

Кто-то стоял за моей спиной. Так близко, что я чувствовал затылком смрадное дыхание. И взгляд, сверлящий мой череп. Пахло болотом. Сырым мясом. Гнилыми яблоками.

Я продолжал сидеть, выпучив глаза, таращась на штурвал.

А оно — смерть или безумие — сжало пальцы, и даже сквозь меховой комбинезон я ощутил острые когти.

— Тебя нет, — прошептал я, — Не смей, тебя нет!

И швырнул самолёт влево, спиралью, вызволяя машину из светового плена, а себя — из лап кошмара.

Плечи освободились. Затхлая вонь сменилась запахом пороха.

В мир хлынули звуки.

Стрельба. Крики товарищей.

Луч шарил по небу, пытаясь вернуть добычу, а снизу по нам били эрликоны.

Я маневрировал между зенитными разрывами. Не думал ни о чём, кроме экипажа.

Самолёт тряхнуло. Хруст. Треск метала.

— Держу управление! — закричал не своим голосом.

— Держи, отец, держи родненький!

Мне казалось, что ИЛ развалится на куски, но я прибавил газ, рискуя.

Вышел из зоны обстрела.

И услышал слова Шлычкова:

— Немец на хвосте!

По обшивке забарабанил свинцовый дождь.

Кто-то хихикал во тьме за спиной, но гул фашистского самолёта заглушал смех.

Белые нити трассирующих выстрелов плелись вокруг ИЛа.

Я видел преследующий нас «юнкерс», кресты на борту. И сообразил, что, наконец, выкатилась из-за облаков луна. Сохраняя нейтралитет, она одинаково освещала путь мне и моему немецкому коллеге.

Самолёт вибрировал. Залаял волгинский пулемёт.

— Не достаю!

— Ничего, — монотонно бубнил Шлычков, — Главное не волноваться.

— Ну, зайди под него, отец, жуть, как хочется две тыщи рубликов получить!

Огненная трасса протянулась к нам, и я сделал отворот вправо, но не успел.

Чувствуя, что теряю управление, я до боли вцепился в штурвал. Машина заваливалась на бок, с кормы орал Волгин:

— Либо грудь в орденах, либо говно в штанах!

Мне удалось выровнять самолёт. Я описал полукруг. Волгин тщетно тыкался в немца длинной очередью. Вёрткий «юнкерс» вилял и яростно решетил нас.

— Сейчас немного потрясёт, — предупредил я.

Задрав машине нос, я на крутом вираже ушёл вверх.

Полторы тысячи метров.

Фриц догонял.

От перегрузки по-бабьи визжали шпангоуты.

Почти вертикально ИЛ прошёл облака.

Под напором воздуха меня вдавило с сидение.

Когти царапали спинку с другой стороны, но у меня не было времени на эти игры воображения.

Самолёт миновал облачность, и я перевёл его в горизонтальное положение.

С винтов скалывались и разбивались о кабину сосульки.

— Костя, ты видишь его? Ко…

Я осёкся.

Шлычков полу свесился с кресла, удерживаемый ремнями. Голова его безвольно раскачивалась. На лице застыло умиротворённое выражение.

— Костя…

Волгин бросился к штурману, потрогал пульс. Посмотрел на меня с тоской:

— Точно в сердце.

— Чёрт!

Я стукнул кулаком по панели. Принял решение:

— Удирать не будем.

Волгин потёр ладони, свирепо оскалился.

Я развернул машину. В тот же миг из облака вылетел «юнкерс».

На огромной скорости мы понеслись друг к другу. ИЛ сотрясали прямые попадания. Дуло крупнокалиберного пулемёта плевалось свинцом. Пот застилал мне глаза, но я не моргал.

Нос к носу.

Я надеялся, что не ошибся, и действительно вижу страх в расширенных глазах фашиста. Он что-то вопил мне, или своей команде. Или какому-нибудь кровожадному северному богу.

До лобового столкновения оставались секунды.