Журнал Виктора Франкенштейна - [39]
Когда я опустил глаза, опасаясь того, что может открыться моему взгляду, я заметил, что выражение ужаса исчезло и что лицо молодого человека выглядело совершенно спокойным.
Освободил ли этот жуткий крик его от мучений? Если допустить, что агония и ужас последних его мгновений были неким образом заключены в теле, то нельзя исключать и другого: удар электрического потока способен выгнать наружу страдающий дух — или душу; не могу подобрать названия явлению столь важному. Возможно ли, чтобы труп в буквальном смысле переживал агонию до того момента, как благодаря моему воздействию освободился? И тут меня поразило новое открытие. Голосовые связки пережили смерть.
Я принялся за другие электрические опыты на двух субъектах, и поначалу дальнейших пробуждений не было. Мне пришло в голову, что тела, выполнив с задержкою свои последние действия, вернулись в состояние неподвижности. И все же у меня не было уверенности ни в чем. Взявши большой хирургический нож, я приступил к отделению лобной кости черепа от головы второго субъекта. Затем, с помощью небольшой пилы, я срезал верхнюю часть черепного свода и наконец увидел переднюю и заднюю доли мозжечка. Тут мне представился образ абсурдный до крайности: словно с пирога срезали корку, но я до того погружен был в работу, что времени на какие-либо размышления не оставалось. Закончив, я подготовил опыт, который предварительно обрисовал в своих записях. Я поместил цинковые и медные полосы поверх открытого черепа — так, чтобы они касались долей. Затем я пустил ток. Эффект, оказанный на мозг, был мгновенным. Из четырех долей лишь одна, видимо, в состоянии была воспринимать легкое воздействие электрического тока; впоследствии я окрестил ее электрической долей. На мускулы тела она оказала мгновенный эффект — не будь оно привязано, того и гляди, поддалось бы искушению подняться и зашагать. Весь костяк охватила сильная дрожь, и я, к своему изумлению, обнаружил, что продолжалась она еще несколько минут после того, как я отключил ток.
Тут, к величайшему моему удивлению и ужасу, я начал замечать определенные искажения в лице. Глаза закатились, а губы разжались; ноздри раздулись, все же лицо, казалось, выражало теперь неприязнь, смешанную с отчаянием. То были, разумеется, случайные физиогномические проявления, однако в тот момент я готов был поклясться, что труп, привязанный к столу, выказывает мне всю свою злую волю, всю ненависть, выплескивает все бремя скорби. В конце концов движения прекратились, и лицо вновь обрело безжизненные очертания. Но я был до того потрясен этим явлением, что вынужден был выйти на реку с целью успокоиться.
На меня навалилось столько впечатлений, что ночь словно бы растянулась, став бесконечной. Предвидеть, что воздействия электрического потока окажутся столь глубоки, столь страшны, я никак не мог. Я доказал — в этом не оставалось сомнений, — что поток способен оживить человеческий труп, но столь непредсказуемым и ужасным образом, что мне впору было устрашиться при виде дела собственных рук. Я устрашился — иначе не скажешь — себя; устрашился того, чего могу достигнуть, и того, чему могу сделаться свидетелем. Какие еще секреты откроются мне, решись я продолжать свой странный эксперимент?
Впрочем, размышления скоро помогли мне прийти в себя. Меня успокоило бормотание Темзы. Дымка рассеялась, и сделались видны очертания города. Время близилось к рассвету. Я проработал всю ночь. Вскоре жизненный цикл начнется заново. Ощутивши, как пробуждается к жизни громада Лондона, я и сам набрался свежих сил. Сделать мне предстояло многое.
Глава 10
Я дремал у камина в своих комнатах на Джермин-стрит, как вдруг меня пробудил внезапный стук в дверь на улице. Не успел я толком прийти в себя, как в комнату вошел Фред.
— Простите великодушно, сэр, да только к вам Фиш какой-то пожаловал.
— Что ты такое несешь, Фред?
— Да я его то же самое спрашиваю, а он все: «Фиш, Фиш». Я ему: рыбник у нас рядом, только по улице пройти.
В этот момент в комнату влетел Биши и, пронесшись мимо Фреда, обнял меня все с теми же пылом и оживлением, какие мне помнились.
— Милый мой друг, — сказал я, — а я-то думал, вы живете на севере.
— Я возвратился в теплые края, Виктор. К своим друзьям. — Он отступил на шаг и взглянул на меня. — Вы на меня сердиты?
— Был. Да, признаюсь. Очень. Но разве могу я сердиться теперь, когда вижу вас.
— Я рад. Знаете, Виктор, я пришел отдать те пятьдесят гиней. Мой ненавистный отец выплатил мне содержание.
— К чему вы — это вовсе не обязательно.
На миг он снова уставил на меня взгляд:
— Зачем вы не писали о том, что были больны?
— Болен? Я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Здоровье мое превосходно. — Вид у него был озадаченный. — Простите, если я вас разочаровал.
— У вас изменилось выражение лица, Виктор. Тут вам меня не обмануть.
— Что ж. На смену юности приходит зрелость. Не думайте более об этом. — Я попытался сохранить веселость и спокойствие. — Где вы остановились в Лондоне?
— Мы с Гарриет нашли комнаты в Сохо. Назад, Виктор, в наши старые излюбленные места!
— Как поживает Гарриет?
— Хорошо. Цветет. — Он засмеялся. — Растет в манере самой что ни на есть своеобразной.
История Англии — это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней — не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна, которая всегда была единым целым, сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. В этой книге показана история Англии от периода неолита, первых поселений и постройки Стоунхенджа до возведения средневековых соборов, формирования всеобщего права и конца правления первого короля династии Тюдоров Генриха VII.
История Англии — это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней — не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна, которая всегда была единым целым, сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. В этой книге освещается период правления в Англии династии Тюдоров.
Многие из написанных Акройдом книг так или иначе связаны с жизнью Лондона и его прошлым, но эта книга посвящена ему полностью. Для Акройда Лондон — живой организм, растущий и меняющийся по своим законам, и потому «Лондон» — это скорее биография города, чем его история. В книге есть главы об истории тишины и об истории света, истории детства и истории самоубийства, истории кокни и истории алкогольных напитков. Возможно, «Лондон» — самое значительное из когда-либо созданных описаний этого города.
История Англии — это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней — не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. Повествование в этой книге начинается с анализа причин, по которым национальная слава после битвы при Ватерлоо уступила место длительному периоду послевоенной депрессии.
История Англии – это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней – не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. Период между Славной революцией (1688) и победой армии союзников при Ватерлоо (1815) вобрал в себя множество событий.
История Англии — это непрерывное движение и череда постоянных изменений. Но всю историю Англии начиная с первобытности пронизывает преемственность, так что главное в ней — не изменения, а постоянство. До сих пор в Англии чувствуется неразрывная связь с прошлым, с традициями и обычаями. До сих пор эта страна сопротивляется изменениям в любом аспекте жизни. Питер Акройд показывает истоки вековой неизменности Англии, ее консерватизма и приверженности прошлому. В этом томе события истории Англии берут отсчет с 1902 года, когда завершилась Англо-бурская война, в ходе которой тех, кто раньше испытывал гордость за империю, постепенно охватывали разочарование и стыд.
Старый знакомец рассказал, какую «змеюку» убил на рыбалке, и автор вспомнил собственные встречи со змеями Задонья.
«Покойная моя тетушка Анна Алексеевна любила песни душевные, сердечные. Но вот одну песню она никак не могла полностью спеть, забыв начало. А просила душа именно этой песни».
«…Впереди еще есть время: долгий нынешний и завтрашний день и тот, что впереди, если будем жить. И в каждом из них — простая радость: дорога на Калач, по которой можно идти ранним розовым утром, в жаркий полудень или ночью».
Старуха умерла в январский метельный день, прожив на свете восемьдесят лет и три года, умерла легко, не болея. А вот с похоронами получилось неладно: на кладбище, заметенное снегом, не сумел пробиться ни один из местных тракторов. Пришлось оставить гроб там, где застряли: на окраине хутора, в тракторной тележке, в придорожном сугробе. Но похороны должны пройти по-людски!
Что такого уж поразительного может быть в обычной балке — овражке, ложбинке между степными увалами? А вот поди ж ты, раз увидишь — не забудешь.