Жребий вечности - [82]

– У меня такое предчувствие, что наш «золотой» караван уходит не к берегам Италии, а в небытие, – не удержался Крон.

– Судьба любого пиратского клада всегда была страшной и таинственной, – воинственно согласился Шмидт.

– Почему пиратского? Фельдмаршал изъял эти драгоценности в виде приза победителя, в виде компенсации за наши потери.

– Можете называть его «африканским» или «сокровищами фельдмаршала Роммеля»[45]. Суть от этого не изменится.

– И все же впредь я просил бы не называть эти сокровища пиратскими, – напыщенно потребовал Крон, – поскольку это задевает честь мундира фельдмаршала Роммеля и многих связанных с ним офицеров.

– Фельдмаршалу Роммелю достался такой мундир, что ему уже ничто не угрожает.

– Опять же преувеличиваете, господа, – натужно прочистил глотку командор и тут же по внутреннему переговорному устройству приказал увеличить скорость корабля, а команде – занять места согласно штормовому расписанию.

6

Гиммлер не был настолько проницательным, чтобы знать, о чем размышляла, лежа рядом с ним в постели, комендант лебенсборна «Святилище арийцев», какие амбициозные послевоенные планы она выстраивала. Зато он прекрасно понимал, что сегодня с ним вновь произошло то же, что очень часто происходило, как только он оказывался в постели с женщиной.

Довольно бойко затащив в нее Эльзу, он вдруг почувствовал свою абсолютную беспомощность. Комплексом половой неполноценности Генрих страдал с ранней юности. Этот комплекс не раз служил поводом для очередного семейного разлада, особенно во времена его «неполноценного сожительства» – как он сам иронично называл годы своей супружеской жизни – с первой женой, Маргой Куцерцовой. Годы, которые были для него годами сексуального унижения и даже уничтожения.

Уже через неделю после своей женитьбы на этой медсестре, которая на семь лет была старше его, Гиммлер понял, что совершил роковую ошибку. Марга оказалась слишком опытной во всяческих постельных тонкостях, чтобы он мог чувствовать свое превосходство не только в постели, но и в доме вообще; и слишком злоязыкой, чтобы деликатничать в тех случаях, когда появлялась возможность откровенно поиздеваться над ним.

Генрих до сих пор помнит, что со временем ощущение собственной половой беспомощности стало для него совершенно невыносимым, и на свою высокую супружескую кровать он взбирался с такой угрюмой обреченностью, словно восходил на эшафот[46].

Окончательно разочаровавшись в мужских достоинствах супруга, Марга позволяла себе столь же убийственно относиться и к любым его мечтаниям, любым попыткам сделать какую бы то ни было карьеру.

Следовать по стопам отца, работавшего директором школы в городке Ландсхуте, Генрих, по мнению жены, не способен был уже хотя бы в силу всякого отсутствия педагогических способностей. Побывать в армии он уже успел, но и в ней тоже не прижился. А попытки мужа приобщиться к политике, находясь в организации «Знамя Империи» под покровительством капитана Рема, Марга воспринимала с горькой иронией женщины, давно и безнадежно уставшей от причуд своего супруга – закоренелого неудачника.

Однажды, в порыве отчаянной усталости, она бросила Генриху пачку денег и сказала: «Займись-ка ты, дружок, откормом цыплят. Кажется, это все, на что ты способен. По крайней мере, буду знать, что муж мой при деле»[47].

Но с цыплятами у будущего вождя Черного Ордена СС тоже ничего не получилось. Как потом и с плантациями лекарственных трав, из которых Марга собиралась приготавливать свои колдовские снадобья, мечтая о собственной аптеке. Казалось бы, все, круг его мечтаний и метаний замкнулся, и впереди маячили лишь годы прозябания рокового, как нарекла его Марга, неудачника.

Когда жизнь его приобрела все формы самоубийственной безысходности, одна старушка с глазами отставной ведьмы, помогавшая Гиммлеру управляться с цыплятами, посоветовала ему обратиться к объявившейся в этих местах какой-то странной гадалке. Гиммлер несколько дней подряд отказывался последовать ее совету, однако старушка становилась все настойчивее и наконец добилась своего.

«Я и сама вижу, что судьба у тебя будет великой и страшной, – сказала она уже после того, как заручилась согласием Гиммлера, – однако постичь ее не в силах. Провинилась я перед высшими силами, отобрали у меня дар провидчества».

Смуглолицая красавица с вьющимися черными волосами встретила Гиммлера в чердачной комнатке, которую она снимала у венгерских эмигрантов, усадила за стол напротив себя, поставила перед ним какую-то настойку из трав и приказала:

«Пей, Черный Генрих, и говори. Обо всех своих неудачах, обо всех мытарствах души и тела. Делай несколько глотков, говори, и снова несколько глотков. Прежде всего, тебе, Черный Генрих, надо выговориться. Только не вздумай что-либо скрывать, пусть даже это будут убийственные насмешки твоей жены или твое любовное бессилие».

«Но мне сказали, что вы – гадалка! – возмутился Генрих. – Если вы действительно гадалка, то и гадайте на чем-нибудь: на зеркальце, по руке, на картах».

«Не гадалка я – это уж точно. Но кто я на самом деле, тоже не знаю. Не дано мне знать, кто я, Черный Генрих. Но одно я знала: рано или поздно ты должен был прийти ко мне».