Жребий брошен - [83]

– Королева Маб! За одну ее улыбку я готов лететь, как Курций, в бездну.

– И сломать себе шею, господин! – договорил Церинт, все еще находившийся в хижине сотника. Он прислонился к сырой грязной стене, не думая о том, что его дорогая куртка вся измаралась о гнилые бревна.

– Церинт, ты все еще здесь! – удивился Фабий.

– Все еще здесь… о, дорогой мой господин, стоит ли эта дура такой жертвы?!

– Проведи меня к Адэлле! Я еще не знаю расположения города. Укажи мне таверну Адэллы или скажи, как ближе туда пройти.

– Пойти да указать своему благодетелю, на каком дереве ему удобней повеситься? Ну, уж таких услуг ты от меня не требуй!

Фабий порывисто подбежал к Церинту и схватил его за руки.

– Растрепа! Разиня! Делай, что тебе говорят! Я люблю Маб до безумия, только молчи об этом, не разболтай никому. Адэлла надоела мне… я ее разлюбил…

– Наконец-то! Эх, господин, разлюбил одну, разлюби уж и другую! Обе они не твоя партия.

– Разлюби… сам ты Беланду не разлюбил.

– И не разлюблю. Беланду с этими не сравнивай! Да и то сказать: я и ты – разница. Беланда – пара мне.

– А королева – мне.

– Королева дикарей… разиня… растрепа… а чем я разиня? Я тетку-то богатую не прозевал и жену подходящую не прозевал, а ты прозеваешь из-за Маб или Адэллы. Адэлла – дура веселая, а Маб – дура скучная, в этом и вся их разница. Брось, господин, эти глупости! Ты уж тут вдоволь навоевался; поезжай-ка домой к матушке, утешь ее, бедную, да женись на знатной госпоже, какая тебе подходит и родом, и честностью. Тебе уже больше двадцати пяти лет от роду; пора семью настоящую завести. Родители простят твои шалости, заплатят долги, а то и я готов за все твои благодеяния…

– Чтобы я одолжился у тебя, негодяй! Чтобы я взял что-нибудь у моего слуги! Никогда!

– Э-э-э! Не гордись, господин! Не хочешь – не надо, не навязываю. Уступи эту хибарушку-то гнилую Аврункулею; пусть старый легат мерзнет в ней, а ты переходи ко мне; я дам тебе комнату почище… даром дам!

– Что это ты выдумал, негодяй, чтобы я пошел к тебе на хлеба! Веди меня к Маб и Адэлле или убирайся вон сию минуту!

– Убраться уберусь, а уж к тем дурам не поведу. Но я, прежде чем уберусь, скажу тебе, Люций Фабий, все, что сердце мое велит сказать. Служил я тебе с тех самых пор, как из люльки вылез да на ноги встал, а получал от тебя в награду сверх моего ничтожного жалованья только побои, брань, да презрение. Ты ногами-то не стучи, господин! Ты меня не вытуришь, покуда не скажу всего – я теперь не по-прежнему… я уж не обозный… меня драть по твоему приказу не станут…

Бывало, в деревне тебе захочется мальчишке глаз подбить, чтобы показать свою ловкость – запустишь камнем в Церинта; захочешь до полусмерти напугать материнской черной собакой – натравишь ее на Церинта; а почему на него одного? – потому, что все другие дети жаловались на тебя своим господам или патронам, а Церинт безропотно сносил от тебя все.

Слезы текли по лицу верного слуги, отторгнутого, покинутого холодным Фабием без всякой симпатии. Фабий мрачно глядел исподлобья, нетерпеливо дожидаясь, когда тот уйдет из его квартиры, и нервно теребил рукава своей одежды.

– Я не был твоим рабом, Люций Фабий, – продолжал Церинт, – а служил тебе усерднее всякого раба; я покинул твоего доброго дядю, которому служат мои родители, и пошел за тобой, ничем не обязанный… пошел и служил… и ни разу умышленно ничего дурного не сделал… ты бил меня за мои промахи, и я покорно сносил побои… ах, Люций Фабий, даже чужие люди относились ко мне лучше, чем ты! Весь твой багаж, все твои деньги были в моей власти… у тебя денег было прежде много… а я от тебя не нажил ровно ничего, потому что ничего не украл. Часто гоняли меня из вашего дома к Цезарю в Рим; случалось, что посланный ночью спросонья перевру сказанное; от Цезаря я не только побоев, но и грубого слова не слышал, хоть он имел полное право побить меня, рассыльного мальчишку. Бывало, потреплет он меня по плечу, яблоко даст, а то и червонец, и скажет – хоть ты и Разиня, а все-таки молодец!

Много тут было нашей братии, обозных, а Цезарь узнал меня нынче утром, расспросил о моем житье-бытье; я ему сказал, что я уж теперь не твой оруженосец и не трактирная судомойка, а зять Друза – и Цезарь отнесся ко мне, как надо. Пойду к Цезарю в гости – и мне там не скажут: убирайся вон. Предложу Цезарю за все его былые милости денег взаймы – и меня негодяем не обзовут.

Жил я все лето при главной квартире Лабиена и от самого пропретора ничего, кроме вежливости, не видел. И Лабиен вежливость понимает… и Лабиен знает, как относиться к добрым людям… Лабиен помог моей тетке в хлопотах по делу о моем усыновлении… помог ей причислить меня в племя седунов – мирных галлов, никогда не воевавших против римлян. И я теперь сделался ее сыном, внуком отца ее, бывшего трижды вергобретом. Я теперь уже не бедняк Разиня, а Цингерикс из племени седунов, равный всей галльской знатной молодежи, – то же, что Вирдумар и другие. Все меня тут уважают, только ты… один ты, Люций Фабий, которого я люблю всем сердцем… ты один отвернулся от меня. Я уйду, но отвернуться от тебя не хочу… может быть, еще пригожусь тебе когда-нибудь.