Жребий брошен - [62]

Церинт некоторое время расхаживал перед палаткой и скучал, досадуя, что Беланда не идет проведать свой живой товар. От скуки он зашел внутрь взглянуть на этих новых дикарей. Их было пятеро – два мальчика, две девушки и пожилая, но еще очень крепкая женщина.

Эта последняя была некрасива и, по-видимому, служила в чернорабочих, – нечто вроде прачки или судомойки. Теперь, от испуга, она выглядела весьма жалко. Костюм ее состоял из одной грубой юбки и маленького платка, крестообразно перевязанного на груди. Рыжие волосы были растрепаны, а серые глаза трусливо блуждали по сторонам. Тяжелые цепи обременяли ее руки и ноги, резко звеня при каждом движении пленницы.

Церинт взглянул на эту дикарку, и сердце его сжалось тоской. Рыжая галлиянка напомнила ему его мать, такую же рыжую и крепкую пожилую женщину из племени лигуров, давно получившую свободу и вышедшую замуж за рыбака с берегов Неаполитанского залива.

Напомнив Церинту своим лицом мать, пленница напомнила и все его прошлое. Юноше невыразимо захотелось домой из неприветливой страны дикарей, назад, в страну лазурного неба и теплого солнца, где розы цветут круглый год и зимой можно купаться в водах веселой Байи. Тоска по родине сильно, как никогда, охватила душу Церинта… Вспомнились ему его веселые братья и сестры, из которых ласковее всех была Гиацинта; вспомнились все деревенские сверстники… Он в отчаянии схватил себя обеими руками за волосы, выбежал из палатки, сел у ее входа, и горько, горько заплакал.

Церинту сильно хотелось поговорить с пленницей, но без посредства Беланды это было невозможно. Его тянуло к старой галлиянке, он решился говорить с ней, хоть бы вышла путаница худшая, чем в женевской таверне, вошел в палатку и, приблизившись к пленнице, хотел взять ее за руку, чтобы говорить, не дожидаясь прихода маркитантки.

Дикарка с ужасом отодвинулась прочь, вырвав руку. Церинт ткнул ее в грудь пальцем и заговорил:

– Как зовут тебя? Гаруда? Этельрэда?

Галлиянка силилась отстранить нежеланного собеседника, а тот продолжал называть галльские женские имена, пока она не поняла его.

– Гунд-ру, – тихо ответила она.

– Гунд-ру? Ты Гунд-ру?

Она утвердительно кивнула.

– Гельветка? Ты гельветка?

Пленница заговорила что-то непонятное, отрицательно мотая головой.

– Нет? Кто же ты? Секвана? Ты секвана?

– Седуни, – ответила Гунд-ру, указав на себя.

– Из племени седунов? Ты седуни?

– Седуни.

Продолжая говорить по-галльски, она указывала на звенья цепи, твердя что-то о гельветах, из чего Церинт заключил, что она была невольницей у гельветов. Он подсел к галлиянке, заметив, что та перестала бояться его.

– Гельветы злые? – спросил он, стараясь помочь себе мимикой и тоном голоса. Пленница сделала презрительную гримасу.

– Гельветы тьфу? – и Церинт плюнул.

Гунд-ру тоже плюнула. Они начали понимать друг друга посредством мимики и общепонятных слов. Есть на земле язык, на котором люди понимают друг друга без его изучения, – язык природы.

– Не был ли в землях гельветов или седунов грек… эллин… такой вот… высокий?

– Грек… эллин… да.

Гунд-ру, ударяя по своим пальцам, говорила, что в Галлии бывало много греков и высоких, и низеньких, старых и молодых; для обозначения старости она указывала на свое лицо, а молодости – на Церинта, повторяя – эллин.

– Бусы продавал эллин? – спросил он.

Пленница указывала то на свой платок, то показывала, как пьют, твердя: «Эллины греки».

– Вино… платки… всякие товары… а не было ли такого, что ходил с собакой? Эллин – тра-ла-ла на гуслях вот так, а собака плясала… пес… гам, гам, гам! Так плясала, на задних лапах?

Церинт показал, как пляшут собаки. Гунд-ру поняла и это, кивая утвердительно.

– Аминандр?

– Да… Аминандр и Фаон.

– Фаон его собака. Фаон гам, гам!

– Да.

– Он жив? Где он?

Гунд-ру что-то говорила, указывая на свои усы и прибавляя к имени Аминандра имя Амарти.

– Амарти? – спросил Церинт. – Кто Амарти?

Никакого толка нельзя было добиться без помощи перевода из этой беседы, но Церинт не мог отстать от Гунд-ру, давшей ему нить к отысканию пропавшего старика, нечто интересное среди скуки его жизни.

– Амарти эллин? – спросил он.

Гунд-ру покачала головой отрицательно.

– Амарти галл?

– Да… королева Амарти… Луктерий кадурк ее муж… вергобрет.

Гунд-ру тщетно старалась что-то объяснить, упоминая Аминандра, Луктерия и Амарти, указывая на свои цепи, ударяя себя по щекам, показывая, как режут горло, но Церинт ничего не понял, кроме того, что ей известен Луктерий кадурк, что он или Аминандр кого-то бил, зарезал, заковал в цепи, или хотел это сделать.

– Амарти хорошенькая? – спросил он, поясняя слова воздушным поцелуем.

– Да, – и Гунд-ру показала, как плачут и рвут волосы с отчаяния, повторяя: – Амарти.

– Луктерий надел цепи на Амарти?

– Битуриги… Аварикум… – ответила Гунд-ру, показывая на свои цепи, а потом на меч Церинта, – битуриги… Амарти… битуриги… Эллин… Аминандр.

Церинт уже успел узнать и запомнить несколько самых употребительных слов галльского языка, часто повторяемых в лагере аллоброгами и эдуями.

– Битуриги… кадурки… война? – спросил он.

– Война, – ответила Гунд-ру и заговорила опять что-то непонятное, упоминая арвернов и другие племена: – Луктерий и Верцингеторикс-арверн сольдурии…