Жребий № 241 - [2]
В.П.С.Т.
Гучковское отделение
ФАБ.-ЗАВ.-КОМ.
Ивановская фабрика тонких сукон
Московского района
14 сентября 1925 г.
N 572
ст. Манихино
Печать
Всероссийский проф. союз текстильщиков
НАстоящЕЕ удостовЕрЕниЕ выдАно от ФАбкомА Октябрьской Суконной фАбрики грАждАнкЕ КАролинЕ ВАсильЕвнЕ КУРАЕВОЙ в том, что ЕЕ отЕц ВАсилий ФрАнцЕвич ШМТЦ рАботАл нА вышЕупомянутой ф-кЕ в кАчЕствЕ ткАцкого мАстЕрА с 1892 г. по 1913 год что и удостовЕряЕтся
ПрЕдсЕдАтЕль фАбкомА
НУЖДИН
СЕкрЕтАрь ЛЕБЕДЕВ
Служа мастером на Ивановской фабрике под Воскресенском, прадед, как и многие немцы-мастеровые, держал квартиру на Мясницкой, в самом центре Москвы. Лояльность по отношению к российским властям и невмешательство во внутренние, и без того чрезвычайно напряженные, дела Российской империи, не оградили старавшегося походить на императора Вильгельма усами и прической Вильгельма Францевича и добрейшую Агнессу Карловну, родителей моей немецкой бабушки, от соплеменников моего русского дедушки, давших первый бой немчуре в августе Четырнадцатого непосредственными погромами на улице Мясницкой, впоследствии переименованной в улицу Кирова. Прадед с прабабушкой под натиском беззаветных патриотов отступили на заранее подготовленные позиции на реке Истре, где предусмотрительным Вильгельмом Францевичем по выходе на пенсию был куплен дом знаменитой писательницы, автора бестселлера «Разоренное гнездо», за пять тысяч целковых.
Московские немцы были недовольны, когда им устроили трепку ребята в косоворотках, но позволительно спросить, почему это бабушке, родившейся в России, понадобилось идти в католический пансион, а не в нормальную русскую школу? Дело в том, что государь разнообразнейшей по вероисповеданиям страны высочайше повелел с детей католиков, обучавшихся даже в церковно-приходских школах, не говоря уже о казенных, брать подписку о их желании присутствовать на уроках закона божьего, без чего им аттестата не давали. Желания получить аттестат ценой унижения бабушка не имела. Это жене царя ради короны пришлось поменять веру, бабушке было проще.
Итак, в январе 1897 года бабушка получила свое свидетельство на право работать домашней учительницей, что впоследствии позволило ей работать в гимназии и в советских школах, а полгода спустя будущему жениху и мужу так же было выдано «СВИДЕТЕЛЬСТВО», сходное с бабушкиным лишь тем особым нечеловеческим языком, на котором власти предпочитают разговаривать с подданными.
Кураев Николай Никандрович, сын крестьянина Калужской губернии, Перемышльского уезда, села Желохова, приписанный для отбывания воинской повинности ко 2 призывному участку Звенигородского уезда, Московской губернии явился к исполнению воинской повинности при призыве 1897 года и, по вынутому им № 241-му жеребья, подлежит поступлению на службу в постоянные войска, но, на основании «53» (61 п.4) ст. Устава о воинской повинности поступление ему на службу отсрочено до 27 летнего возраста, как состоящим студентом Харьковского университета но не далее призыва 1902 года.
Выдано Московской губернии Звенигородским Уездным по воинской
повинности Присутствием июня 4 дня 1897 года за № 258
Председатель Присутствия
Михайлов.
К «Свидетельству» приложен билет величиной чуть больше старой пятерки, тоже синеватого цвета, на нем значится: «ЖЕРЕБИЙ № 241», тот самый, вынутый в надлежащий день дедом.
Мой прапрадед, Иоаким Иванович, был крепостным у помещицы Толстой в Калужской губернии, прадед, Никандр Иоакимович, уже записан временнообязанным, то есть полурабом, и в этом праве, как человек грамотный и рачительный, стал конторщиком. Дед же, Николай Никандрович, закончил университет по медицинскому факультету и стал врачом.
Для получения бесплатного среднего образования ему вместе со старшим братом, Сергеем Никандровичем, пришлось идти в духовную семинарию. Относясь к вере серьезно и искренне, ни дед, ни его брат не предполагали себе карьеры на колокольном поприще. Служение людям — да, но не молитвой и кадилом.
Официального запрещения для окончивших семинарию поступать в университеты не было, но препятствия к тому чинились по негласному сговору властей, изумительно владеющих и по сей день искусством придания рамкам закона мягкости и растяжимости.
Подав прошение о зачислении в Московский университет, дед получил отказ. О Петербургском и речи быть не могло, но отступать было не в правилах Николая Никандровича, и он, прихватив скрипку, на которой выучился играть в семинарии, отправился в Томск, где нужда в грамотных студентах была острей, чем желание угодить церковным властям.
Не имея достаточной зимней одежды, дед в Томске отморозил правое ухо, когда шел на вечеринку, неся в руках скрипку. Он перекладывал инструмент из руки в руку, прикрывая свободной рукой изъедаемое морозом ухо; стужа оказалась проворней деда, и ухо пришлось спасать. Это все, что сегодня известно о пребывании деда в Томске. Впрочем, дед надолго сохранил доброе чувство к Томску и почитал именно Томск, а не Иркутск столицей Сибири.
Непрестанно хлопотавший о восстановлении справедливости дядя Володя, брат рано умершего отца Николая Никандровича, добился-таки перевода деда из Томского университета в университет Харьковский, также на медицинское отделение. Не удовольствовался Владимир Иоакимович тем, что племянник стал обучаться в Харькове. И здесь имел место первый и последний прямой контакт нашей фамилии с главой царствующего дома. Дядя Володя, пройдя за три года, как и полагалось, все круги бюрократических, юридических, чиновничье-идиотических оборонительных линий, возведенных вокруг едва взошедшего на престол последнего русского царя, писал на Высочайшее имя. Писал дядя Володя, надо думать, разумно и убедительно. Помазанник, разумеется божий, всемилостивейше соблаговолил дозволить своему подданному по сути-то дела воспользоваться законом, своим законным правом!
«М. Кураев назвал своё повествование фантастическим. Но фантастичны здесь не материал, не сюжетные ходы, а сама реальность, изобилующая необычными ситуациями…»«Эта повесть продолжает гуманистическую традицию нашей литературы…»«Автор „Капитана Дикштейна“ знает, о чём говорит: проследить и описать судьбу одного человека — значит косвенным образом вместить частицы множества судеб, и может быть, даже судьбы государства…»Из рецензийЛенинградский писатель М. Кураев назвал свое повествование фантастическим.
«БЛОК-АДА», непривычным написанием горестно знакомого каждому ленинградцу слова автор сообщает о том, что читателю будет предъявлен лишь «кусочек» ада, в который был погружен Город в годы войны. Судьба одной семьи, горожанина, красноармейца, ребенка, немолодой женщины и судьба Города представлены в трагическом и героическом переплетении. Сам ленинградец. Михаил Кураев, рассказывая о людях, которых знал, чьи исповеди запали ему в душу, своим повествованием утверждает: этот Город собрал и взрастил особую породу людей, не показного мужества, душевного благородства, гражданской непреклонности.
Кураев Михаил Николаевич родился в 1939 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский театральный институт, с 1961 по 1988 год работал в сценарном отделе киностудии «Ленфильм». Автор сценариев 7 кинофильмов. Первая публикация — «Капитан Дикштейн» («Новый мир», 1987, № 9). Автор книг «Ночной дозор» (1990), «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург» (1996), «Питерская Атлантида» (1999) и др. Проза М. Кураева переведена на 12 языков и издана во Франции, Италии, США, Германии, Корее и т. д. Живет в Санкт-Петербурге.
1938 год. Директор Мурманского краеведческого музея Алексей Алдымов обвинен в контрреволюционном заговоре: стремлении создать новое фашистское государство, забрав под него у России весь европейский Север — от Кольского полуострова до Урала.
Впервые рассказ опубликован в журнале «Новый Мир» 1995, № 9 под названием «„Встречайте Ленина!“ Из записок Неопехедера С. И.».
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.