Жорж Санд - [22]

Пребывание Авроры в Ногане весной 1835 года носило временный характер. В Ногане не только нельзя было найти покоя, но даже поверхностное приличие сразу разрушалось. Дети были уже достаточно велики; Аврора пыталась скрыть от них свою вражду с мужем, но Казимир был груб и непосредственен. Соланж и Морис сделались свидетелями семейных сцен. Сводились денежные счеты, и совершенные растраты приводили в ужас хозяйку Ногана. О добропорядочности нечего было думать. Аврора предложила мужу покинуть Ноган и предоставляла ему возможность свободной жизни холостяка в Париже. Сменить приволье помещичьей жизни на утомительные развлечения столичных бульваров ему не хотелось. Жизнь толкала Жорж Санд к прежней богемной жизни. Мечты о покое не осуществлялись. Заключив с мужем договор о разделе имущества, она вернулась в Париж.

Не тревожившие ее покоя идеи сен-симонистов создали ей в реальной жизни целый ряд новых знакомств и интересов. Она чуждалась политики и страшилась партийкой борьбы, как явления, несущего в себе элементы бунтарства, но успех христианского социализма и его широкое распространение объяснялись именно теми жизненными сторонами доктрины, которые она не умела и боялась воспринять. Этими своими сторонами утопический социализм соприкасался с политическими партиями и отвечал надеждам рабочего класса. Сей-симонистские друзья, как Геру, полагавшие, что нашли в Жорж Санд пламенного адепта своего учения, тянули ее вслед за собой в самую гущу политической жизни. Она отстаивала свою позицию свободного художника и беспартийного наблюдателя, но ее живая любознательность и обязательства передовой женщины не позволяли ей ограждать свой внутренний мир от идейных вторжений кипящей политическими страстями эпохи.

Она писала Геру:

«Я не хочу стоять под знаменем какого-либо вождя; я сохраняю почтение и удивление к тем, кто честно исповедует какую-нибудь религию, и все-таки я убеждена, что под небом нет человека, заслуживающего преклонения. Я беседовала с сен-симонистами, с карлистами, с Ламеннэ, с представителями умеренного центра, а вчера с воплощенным Робеспьером. Я нашла у всех этих людей большое количество добродетели, честности, ума и смысла, но среди этой борьбы сект, занятых возрождением человечества, я замечаю бесполезную трату великодушных чувств и высоких мыслей, стремление к социальным улучшениям и невозможность что-либо сделать в данную минуту. Эти столкновения не производят пока ничего, кроме шума и пыли. Помяните мое слово, настанет день, когда вы больше не будете верить ни в какую религиозную секту, ни в какую политическую партию, ни в какую социальную систему. Вы поймете, что для людей возможно только совершенствоваться, хотя им и мешают тысячи препятствий».

Тот человек, которого Жорж Санд называла «настоящим Робеспьером», силой своего личного обаяния и красноречия разрушил благоразумно воздвигнутую стену, за которую она пыталась спрятаться от настойчивой необходимости решительный высказываний. Этот Робеспьер был адвокат Мишель из Буржа.

Весну 1835 года, через несколько месяцев после разрыва с Мюссэ, Жорж Санд проводила одна в Париже. Друзья ее — Франц Лист и графиня д'Агу, наиболее близкие ей в период самоотречения и религиозности — уехали в Швейцарию; дружба с Сент-Бевом медленно охладевала и потеряла свою прелесть новизны. Между тем Париж был более чем когда-нибудь охвачен политическими страстями.

В палате пэров начался знаменитый процесс апрельских обвиняемых, получивший справедливое название «чудовищного процесса». Вожаки рабочих волнений в Лионе, Марселе и Париже предстали в особой комиссии палаты пэров, превращенной в верховное судилище, вопреки конституции, отменяющей создание всяких особых судов.

Дело о восстании в Лионе, Париже, Марселе и других городах было слито в один судебный процесс, причем, отметая экономическую основу движения, обвинение подчеркивало лишь его политическое значение. Республиканская партия подняла брошенную ей перчатку, предполагая залу судебных заседаний превратить в арену политической борьбы. Палата пэров, лицемерно прикрываясь софизмами, приняла на себя обязанности верховного судилища, цинично отметая незаконность подобного акта. Обвиняемые выбрали себе защитников, но палата, испуганная этим массовым наступлением республиканской партии, наложила запрет на защиту, решив допустить на процесс только ею же назначенных адвокатов. «Чудовищный процесс» начался в обстановке раскалившихся страстей и бурного общественного негодования. Самоотвержение и смелость обвиняемых прославлялись; их портреты выставлялись в витринах, биографии их ходили по рукам; сочувствующие письма появлялись во всех радикальных листках, организовался сбор в пользу семей заключенных.

Французская адвокатура единодушно протестовала против нарушения прав подсудимых. За несколько недель до начала судебных заседаний на закрытом собрании адвокатов было оглашено и принято письмо, обращенное к заключенным Сент Пелажи и Консьержри. Его закрепили многочисленные подписи и оно появилось на другой день на страницах республиканских газет «Трибуна» и «Реформатор».