Жонкиль - [22]

— Я заслужил твое презрение, Жонкиль, — сказал он. — Но не уходи, послушай, что я хочу сказать.

— Говори, — бросила она ему.

— Не перед дядей Генри. Я хочу поговорить с тобой наедине.

— Трус, — сказал Риверс. — Надеешься смягчить ее сердце своими нежностями?

— Нет, — сказал Роланд. — Я не буду стараться смягчить ее. Но она — моя жена, и я имею право видеть ее наедине.

— Ты потерял все права на нее, — сказал Риверс.

— Возможно. Но я намерен говорить с ней наедине, — сказал Роланд и взял ее за руку нежными, но крепкими пальцами.

— Пойдем, Жонкиль, — сказал он тихо. — Я поднимусь в твою комнату вместе с тобой. Ты можешь укладывать вещи, если хочешь, но я намерен поговорить с тобой наедине.

Какое-то мгновение она колебалась, затем сказала:

— О, очень хорошо. Я не боюсь тебя. Я никогда больше не буду такой дурой, чтобы поддаться на твои нежности и ухаживания. Любовь! Ты даже не понимаешь смысла этого слова.

Он не ответил. Он только чувствовал, что каждое слово, которое она произносит, режет его, как ножом. Он сжал губы и пошел с ней к лифту. Им вдогонку прозвучал голос Генри Риверса:

— Не задерживайся, Жонкиль.

— Только несколько минут, отец, — ответила она.

Оказавшись наверху в этой элегантной, теплой, мягко освещенной комнате, которая должна была стать их свадебной спальней, где Жонкиль совсем недавно поведала звездам о своей любви к Роланду, Роланд выложил все, что у него было на душе. Сидя на краю кровати с погасшей сигаретой в руке, он говорил все, что не мог сказать внизу, перед дядей, которого он так сильно не любил.

Он изложил историю своего детства и жизни в Риверс Корте.

— Я не прошу тебя простить меня за то, что я уговорил тебя тайно выйти за меня замуж и не сказал, кто я, — закончил он. — Но я прошу тебя поверить двум вещам, Жонкиль: одна — что дядя Генри обошелся со мной несправедливо и заслужил, чтобы ему отплатили; и другая — что я искренне полюбил тебя теперь.

Во время его долгого рассказа о себе Жонкиль быстро двигалась по комнате, собирала вещи и укладывала их в чемоданчик, однако внимательно слушала его. И когда он наконец замолк, она подошла к нему. Ему показалось, что перед ним олицетворение самого правосудия — так она была неумолима, так бледна. Она уже надела длинное пальто и шляпку. В комнате не осталось ничего из ее вещей. Она уложила все. Опустошенность комнаты и вид Жонкиль в пальто и шляпе, готовой уехать от него, привели его в отчаяние.

— Жонкиль, — сказал он. — Скажи что-нибудь! Скажи мне, что ты веришь этим двум вещам.

Она посмотрела прямо в его глаза.

— Я не могу поверить ничему, что ты говоришь, — ответила она. — Ты так искусно обманул меня, ты сыграл свою роль вначале так совершенно! Как я могу быть уверена, что ты не играешь и сейчас?

— В этом нет никакой игры, — сказал он. — Клянусь честью...

— Она есть у тебя? — прервала она его.

Кровь бросилась ему в лицо, как будто его ударили хлыстом.

— Жонкиль! — воскликнул он.

— Что? Ты думаешь, я поверю, что ты — человек чести? Я готова поверить тому, что отец обращался с тобой грубо, и ты ожесточился. Я знаю, что он — человек требовательный, и, как я говорила тебе в тот вечер, когда мы впервые встретились, мне всегда было жаль его племянника, которого он лишил наследства, хотя я тогда не знала, кто он. Я чувствовала, как это несправедливо и безжалостно. Но все это не повод для того, чтобы использовать меня как инструмент мести.

— Жонкиль, что бы я ни чувствовал вначале, но потом я искренне полюбил тебя. В это утро, когда я женился на тебе, я любил тебя всем сердцем и душой и ненавидел себя за то, что я обманывал тебя.

— Боюсь, что я не могу поверить этому, — сказала она. — Возможно, ты внезапно страстно увлекся. Некоторые мужчины называют это любовью. Возможно, ты тоже.

— Боже, Жонкиль! Ты очень жестока. У тебя есть все права быть такой, но как мне убедить тебя, что я любил тебя, когда женился на тебе, и люблю сейчас, и это настоящая искренняя любовь! Жонкиль, Жонкиль, ненавидь меня, презирай меня, но постарайся поверить в мою любовь. Более всего в своей жизни я сожалею, что обманул тебя!

— К чему напрасные слова, — прервала она его. При электрическом свете было видно, как осунулось ее лицо и как она утомлена. — Ты такой умный актер, Роланд. Ты можешь заставить любую женщину поверить, что ты был влюблен всегда. Я не верю, что ты любишь меня сейчас.

Он резко встал, тяжело дыша:

— Ты хочешь сказать, что никогда не поверишь мне?

Она закусила нижнюю губу.

— Неважно. Человек, которого я любила и за которого вышла замуж, сегодня утром умер... Ты — чужой... Я сейчас уезжаю, и мое единственное желание, чтобы ты аннулировал наш брак.

— Нет, — сказал он. — Никогда. Я никогда не аннулирую его. Я люблю тебя, ты нужна мне. Я потрачу всю свою жизнь на то, чтобы вернуть твою любовь.

— Ты никогда не добьешься этого. Та любовь мертва.

— Я не верю тебе. Этого не может быть, Жонкиль. Ты можешь чувствовать себя обиженной, оскорбленной, но когда-нибудь ты обязательно простишь меня.

— Ты так думаешь? — Жонкиль истерически расхохоталась. Она явно находилась на грани срыва. В конце концов она была очень молода и любила этого человека так нежно. Расстаться с ним таким образом, в гневе и горечи, в день свадьбы — этого вполне достаточно, чтобы разбить сердце любой женщины.