Жизнеописание малых королей - [74]

В ночь на праздник Лаг ба-Омер кусты и трава покрылись мелкими серыми улитками. Они хрустели под ногами, крошились и рассыпались. Один из странников порезал вкровь ступни, но не издавал ни звука – так и брёл по лесной тропинке в горах когда-то процветавшего надела израильского племени Нафтали. После прохода по этим краям ассирийских армий от поселений племени остались только перемешанные с мусором угли, так что и самые несчастные бродяги не надеялись выпросить здесь пищу или кров. Местное население давно было угнано в Двуречье, а большая часть лесов, куда все цари Кнаана приезжали охотиться на медведей и барсов, сгорела дотла.

Тишина стояла повсюду, даже птицы, и те молчали в это холодное утро.

– Стойте!- вскрикнул вдруг толстый мужчина по имени Эзра. – У него же ноги в крови!

Все остановились, только тот, на кого смотрели странники, продолжал идти вперёд, ничего не чувствуя.

– Погоди, Матания, – ласково обратился к нему толстяк, остановивший остальных. Человек замер и растерялся. "Матания" – так называла его мать Хамутал, когда ещё жили они не в Иерусалиме, а в селении Ливна, неподалёку от столицы. Это своё имя он давно забыл.

Один из мужчин, лекарь, приблизился к нему, не глядя в красные ямы на месте глаз, погладил по голове, усадил на сухой пень под сосной и стал очищать от хвои и грязи рассечённые осколками улиточных домиков ступни ног слепца. Тот не сопротивлялся, сидел неподвижно, не выражая никакого интереса к действиям своих спутников. А те доставали зерно и овощи из крепких дорожных мешков, а из поясов – соль и порошки сухих трав.

Около сидящего на пне суетились уже несколько человек. Один продолжал лечить его ноги, другой осторожно смазывал цветочной мазью рубцы на заросшем бородой лице, третий приглаживал гребнем белые волосы, смятые войлочной шляпой. В этот момент ещё один из странников подошёл к группе, окружившей слепца и, сказал, протягивая извлечённый из пояса свиток:

– Сегодня, Цидкияу, тебе исполнилось тридцать два года.

– До ста двадцати! – растерянно выговорили остальные, а слепец, которого назвали Матания, а теперь – Цидкияу, не ответил на поздравления.

Так случилось, что последний король Иудеи покидал её в день своего рождения.

Помолившись, они развели костёр, сварили зерно, вскипятили воду и уселись за еду. Любой, кто мог бы приблизиться и рассмотреть лица людей, удивился бы, обнаружив, что только троим из этой дюжины могло быть сорок лет. Остальным, включая короля Цидкияу, едва перевалило за тридцать. Троим или четверым вероятно, и вовсе недавно исполнилось по восемнадцать лет, но и их лица казались старше, покрытые дорожной грязью и окаймлённые бородами и давно не стрижеными волосами. Ещё больше состарили этих мужчин переживания последнего месяца, штурм и захват Иерусалима вавилонской армией, пожар и резня в городе, из которого они чудом выбрались живыми. Люди эти – ближайшее окружение короля Иудеи – в последние годы определяли политику государства и принимали важнейшие законы. Национальной бедой оказалось даже не то, что все их решения были неправильными, а то, что у этих государственных деятелей никогда не было единого мнения о том, как следует поступить их несчастной родине. Даже сейчас, после полного крушения Иудеи, лишённые положения и состояния, потерявшие близких и отправленные в плен – хотя и без охраны, но с обязанностью докладывать о себе каждому придорожному вавилонскому посту – эти люди, едва собирались вместе, начинали спор, как должны были вести себя король, армия и население Иерусалима. Даже теперь большинство из них не верили в правоту пророка Ирмияу, в его категорический совет не сопротивляться царю Вавилона. Часть из них продолжала считать, что восставать следовало непременно, только момент для выступления оказался неблагопрятным. Несколько человек упорствовали, не желая признать факт предательства Египта. Они твердили, что фараон ещё явится, ещё прогонит проклятого Навуходоносора и восстановит Иерусалим и Храм. А часть приближённых короля Цидкияу – теперь уже большая – требовала просить прощения у пророка Ирмияу и в будущем жить по его советам.

И только сам слепец не вмешивался ни в какие споры, молчал, был неподвижен, но вдруг падал и бился лицом о камни, пока подбегали несколько человек, поднимали его и усаживали силой на пень. Спутники уже думали, что он свихнулся, и вслух обсуждали, как станут объяснять его состояние в Вавилоне – ведь им под страхом смерти было велено доставить туда Цидкияу в здравом уме, – как вдруг иудейский король начинал медленную беседу с кем-либо из слуг, обсуждал что и как следует сварить на ужин или, как в дни недавней осады, прекращал политические споры, заставляя каждую из сторон медленно повторить главные аргументы противника. И заросшие, немытые царедворцы, захлёбываясь и отталкивая друг друга, выкрикивали свои доводы перед Цидкияу, будто не слепой и изуродованный палачом человек сидел перед ними на пне, а прежний король Иудеи, правитель Иерусалима.

Трудно объяснить, отчего путаются в степени родства между наследниками короля Иошияу. Даже летописец Второй книги Царств вдруг называет Матанию (посадивший его на трон Навуходоносор изменил имя этого человека на Цидкияу) дядей уведённого в плен молодого короля Ехояхина. Простой анализ хроник Танаха, который читатель может повторить следом за мной, выявляет такую родословную.