Жизнь замечательных братьев - [74]

Мэрион привела Нимфадору в детский сад в качестве дворника. За несколько дней территория преобразилась: исчезла ржавчина и облупившаяся краска, площадка засияла всеми цветами радуги, качели и карусели перестали скрипеть. Дети обожали «нашу Дору» и ходили за ней толпой – ведь никто не умел так отлично чинить игрушки и рассказывать удивительные истории. А еще Дора могла перекрасить волосы хоть двадцать раз за день – здорово, правда?

Через месяц чета Лестрейнджей покинула гостеприимный кров мисс Тонкс и перебралась в уютную квартирку в пригороде Лондона. Расстояние до мест работы, увеличившееся вдвое, тем не менее никак не повлияло на пунктуальность обоих.

Спустя год из мебельного магазина «Плинтус и сыновья» исчезла люлька в форме лодки с крыльями. Но это уже совсем другая история.

Господа Чужаковы

Написано для Arandilme, авторам официальных переводов ГП посвящается

«Люблю я очень это слово,

Но не могу перевести;

Оно у нас покамест ново,

И вряд ли быть ему в чести.

Оно б годилось в эпиграмме…

Но возвращаюсь к нашей даме».

А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»

— Мантикора пожри эти морозы! – воскликнул младший Лестрейндж, пытаясь намазать на кусок серого хлеба затвердевшее от холода масло. – Руди! Рудольф, ку–ку, я к тебе обращаюсь!

— Да, ты что‑то сказал? – Родольфус опустил газету и рассеянно заморгал. – Тут интересные финансовые сводки…

— Если бы галлеонами можно было топить камин, мы бы так не мерзли! – раздраженно заметил Рабастан; с каждым словом у него изо рта вырывалось облачко пара. – Полкоролевства за вязанку дров, дементор их туды–сюды!

— Я еще позавчера пытался уговорить тебя рубить лес, но ты, как всегда, упрямишься, — пробурчал старший Лестрейндж, потирая посиневшие руки и осторожно прикладывая их к чайнику сначала ладонью, а потом тыльной стороной.

— Корабельные сосны на растопку? Ты с ума сошел! – ужаснулся Раба. – Нам же с детства рассказывали, что их ни в коем случае нельзя трогать! Каждый удар топора падет на наш род!

— Тогда мерзни, — безразлично пожал плечами брат. – С детства, видите ли, рассказывали… страшилки для суеверных, – пробурчал он и долил в чашку кипятку.

Рождество тысяча девятьсот семьдесят третьего года выдалось вьюжным; залив сковало льдом и замело снегом, замок возвышался среди сугробов мрачной черной громадой, из всех щелей немилосердно дуло. Мыться было возможно только одной рукой – в другой приходилось держать палочку с направленным Растапливающим заклинанием. Рабастан прыгал под душем как под Таранталлегрой; Родольфус изменил привычке ежедневно бриться и оброс колючей черной щетиной. Для старшего Лестрейнджа так и осталась загадкой причина, по которой второкурсник Рабастан уехал на праздники из теплого уютного Хогвартса. В ответ на недоумение брата Раба изобразил искреннее удивление, а затем не на шутку разобиделся:

— Что такого странного в том, что я захотел приехать домой?! Руди, ты мне не рад? Ни дракла себе – ты отшельником заделался? А я хотел сделать тебе сюрприз…

— Ну хватит, не хнычь, я очень рад тебя видеть, — Лестрейндж по–медвежьи обнял продрогшего брата с сизым носом и заиндевевшими бровями, приказал домовику отнести облезлый чемодан в спальню и повел Рабу в каминный зал.

Прошло четыре дня каникул – ртутный столбик в обледенелой стеклянной колбе продолжал опускаться. Сначала Раба не мог взять в толк, почему брат отказывался отправиться в Хогсмид и купить там дров; Родольфус неохотно оправдывался, намекая на вынужденное заточение в замке, и тут же переводил разговор на другую тему.

— Даже домовика нельзя послать? – не отставал Рабастан. – Но как же так, почему? Ру, это как‑то связано с…

— Будь так добр, передай соль.

— Дракон тебя сожри, хватит ходить вокруг да около! Мне скоро тринадцать, а ты разговариваешь со мной как с ребенком!

— Раба, довольно того, что я сказал «нельзя». Значит, так тому и быть. Нам остается только рубить собственный лес, или… – Родольфус наморщил лоб и задумчиво уставился в одну точку. – Кажется, есть еще один выход…

— Какой? В Хогсмид под Оборотным? Просить щепочку у Блэков? – ухмыльнулся Рабастан; Руди вздрогнул и энергично помотал головой. – Тогда что?

— Пойдем в кабинет отца… то есть, в мой кабинет, — Родольфус наскоро отхлебнул еще глоток чая и поднялся из‑за стола.

— А ты мне никогда не показывал, что тут внутри! – радостно воскликнул Рабастан. Он и Руди стояли на коленях перед старинным сундуком, украшенным фамильным гербом в кованых завитушках. В кабинете покойного Бертольда Лестрейнджа тоже гуляли сквозняки; мужчина на единственном портрете дремал, изредка всхрапывая, а фрукты на соседнем полотне раздражали своей летней живописной яркостью. Родольфус отпер сундук, бережно вынул сложенный вчетверо флаг и достал свиток пергамента, перетянутый черной лентой.

— Это завещание отца, — строго произнес старший Лестрейндж, передавая брату свиток. – Погоди разворачивать, выслушай меня. Я не понимаю, зачем он это сделал, но… часть текста зашифрована. Гляди, вот здесь: «Я, Бертольд Лестрейндж, находясь в здравом уме, крепкой памяти и не под заклятием, оглашаю свою последнюю волю…» — тут еще все в порядке. Дальше про замок, Берлогу и ближайшие владения, это тоже написано по–человечески. А теперь смотри – к завещанию был приложен этот листок.