Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости - [14]

– Ничего, дочка, это ее способ любить.

– Ну что это за любовь такая, пап? Как можно так любить? Она же убивает меня!

– Вот видишь, это то, о чем я говорил: «Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существованье для тебя». Тебе, дочка, не взять ее любовь, потому что ее любовь не та, что тебе сейчас нужна. И на самом деле она злится из-за меня.

– Из-за тебя? Почему? Что ты сделал такого? Ну… кроме того, что ты сделал раньше?

– Почему, ты думаешь, она отпустила тебя в Москву? Я же виделся с ней после той нашей встречи.

– Ты приходил к нам домой?

– Нет, домой нет. Я встретил ее у школы. Проводил. Сказал, что видел тебя и что теперь твердо намерен с тобой общаться. Запретить это она уже не может, потому что ты взрослая. А я уже слишком стар и слишком много пережил, чтобы бояться. Тогда она сказала, что если не в ее силах выпроводить меня из города, то она сделает все, чтобы ты уехала в Москву и никогда меня больше не видела. Не обошлось, конечно, без угроз, проклятий и обвинений. Но в какой-то момент она поняла, что меня ей не пронять. Мне просто нечего терять, и я от нее никак не завишу. Вот так ты заполучила свою свободу.

– То есть ты специально? Ты знал, что она отреагирует именно так? За что она тебя так ненавидит, папа? За Лерочку? За то, что ты с такой страстью любил не ее?

– Думаю, это ревность. Ей даже помыслить страшно, что ты можешь любить кого-то еще, кроме нее. Я полагаю, что она позволила тебе влюбиться в этого твоего Вадима только потому, что ты не рвалась замуж, а все, что не замуж, для нее как бы не по-настоящему. Временное, пройдет… Думаю, она ликует. Когда ты с Вадимом своим рассталась, ну, точнее, когда он так опрометчиво отверг твою любовь, она всем вокруг говорила: «Я так и знала, что этим кончится. Эта безответственная молодежь совсем не умеет любить, и уж тем более не представляет, что такое узы брака». Представь себе, так и сказала: «Узы».

– Она все эти годы ждала, что я вернусь, даже не знакомилась с Вадимом, а мне говорила, что это ненадолго, что Настоящий Мужчина, который мог бы любить женщину, еще не родился. Пап, расскажи, а как вы с ней познакомились? Ты же понимаешь, что она сама никогда мне об этом не рассказывала.

– Как… Я учился в Питере, тогда Ленинграде, по распределению поехал в Кокчетав, но проработал там недолго: пришлось вернуться в родной город, потому что мама моя, твоя бабушка, уже начала болеть. По специальности в нашем городе устроиться я не мог, вот и пошел в школу. В Алину школу. Она меня с радостью взяла, мужчинам в педагогике всегда приоритет. Бывает, что и физкультуру женщины ведут, не хватает мужиков. А тут я, да еще и предметы важные: литература, русский язык, английский… Английский я вел в самой сильной группе. В школе ко мне тепло отнеслись. Женщины сразу окружили заботой. Кто печенье принесет, чтобы угостить, кто яблочки из своего сада. Всем хотелось меня накормить, я ж худой тогда был, не то что сейчас… Я им говорю: «Да что вы, я с мамой живу, она отлично меня кормит». Мама, повар в прошлом, прекрасно готовила, несмотря на больные ноги, и все это знали. Но дело не в этом, просто была такая женская конкуренция. Они, Тань, такими трогательными были…

– Что, даже Светлана Сергеевна?

– Она вообще была нежным созданием. Ну да, колючая, как еж. Сосредоточенная, строгая. Так физик же. Физика обязывает. Но иногда она бывала такой… слабой, что ли. Беззащитной… Особенно когда сын у нее болел – сама не своя ходила. Я ей травки всякие доставал через знакомых с Севера. Ты бы видела, как она их принимала: с такой благодарностью невероятной. Это сейчас она постарела, озлобилась, устала. Трудно столько лет сражаться с тем, что победить нельзя.

– Ну, так что, ты и мама? Она в тебя влюбилась или ты в нее?

– Был новогодний праздник, дети свое уже отгуляли, мы сидели, салаты, шампанское, музыка – все как всегда. А у нас тогда работала Натали-воробышек, такая маленькая, темненькая, одевалась всегда со вкусом, голос с хрипотцой… На Эдит Пиаф похожа, среди детей у нее и кличка такая была, только сократили ее, засранцы, но стало еще точнее – Пиф. Французский преподавала. Так вот она и поставила французскую музыку. Ну, ты знаешь, эти песни всех переносят в иные миры: будто бы и не в провинциальной школе мы, а где-то, где женщины пахнут духами, а не безнадежностью и страхом остаться одной навсегда. Ну, нас с Натальей и закружило… Сначала в ритме вальса, не думай. А потом… Потом твоя мама ее уволила. Сказала, чтобы с новой четверти не выходила. Я пришел защитить молодую «француженку», такую талантливую, такую… Тань, я был молод и глуп: чувствовал себя благородным рыцарем, вступающимся за прекрасную даму, цитировал… не помню, наверное Шекспира, я тогда им очень увлекался. Говорил, говорил, соловьем разливался и не замечал, что Алечка все мрачнела и мрачнела. И вдруг она взорвалась. Ка-а-ак треснет по столу. Как закричит: «Достаточно, Павел Семенович! Что вы тут себе позволяете!» И тут до меня дошло, поздновато, к сожалению: что самая несчастная, самая нуждающаяся в любви среди этих педагогических фей директорша. Такая еще молодая, а делает вид, что ей никто не нужен. Ну как не нужен? Всем всегда кто-то нужен. В общем я подошел к ней и обнял. Она сначала стала вырываться: «Что вы себе позволяете!» – а потом как заплачет. Горько так, как девочка. Всхлипывает, бормочет что-то, не понять. Вот так мы и познакомились поближе, дочка. А Пиф она все же уволила. Алечка же никому не верит. Тяжелая судьба. Мать у нее сидела, да и с отцом совсем беда. Ты знаешь эту историю?