Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет - [8]

– Это их отместка за свою работу, – с досадой пояснила Лилиан. – Отними у медсестер и официантов возможность вымещать зло на клиентах – они просто умрут от комплекса неполноценности.

Они уже стояли возле лифта.

– А вы куда направитесь? – спросила Лилиан у Клерфэ.

– В Палас-бар.

– Меня не захватите?

Он замешкался лишь на секунду. Навидался он этих экстравагантных русских дамочек. И наполовину русских тоже. Но тут ему вспомнился сегодняшний случай с санями и высокомерный, неприязненный взгляд Волкова.

– Почему бы и нет? – отозвался он.

Она улыбнулась смущенной, беспомощной улыбкой.

– Ну разве это не унизительно? Клянчить крохи свободы, словно отпетый пьяница, умоляющий бармена о последней выпивке? Разве это не позор?

Клерфэ покачал головой:

– Я сам клянчил, и не раз.

Она впервые посмотрела на него во все глаза.

– Вы? – переспросила она. – Но вы-то почему?

– Причина всегда найдется. Не только у человека, даже у камня. Где мне вас забрать? Или сразу пойдете?

– Нет. Вам надо выйти через главный вход. Крокодил уже там караулит. Вы спуститесь по первой дорожке, на площадке возьмите сани и подъезжайте к служебному входу, обогнув корпус справа. А я там выйду.

– Хорошо.

Лилиан вошла в лифт.

– Ты не в обиде, что я с вами не еду? – спросил Хольман.

– Да ничуть. Я ведь не завтра уезжаю.

Хольман смотрел на него испытующе.

– А Лилиан? Может, ты хотел побыть один?

– Вот уж нет. Какая радость оставаться одному?

Через опустевший вестибюль он шел к выходу. Там, над дверью, тускло мерцала одна-единственная слабенькая лампочка. В широкие окна заглядывала луна, выстелив пол залы золотистыми ромбами. В дверях и вправду стояла Крокодил.

– Спокойной ночи, – пожелал Клерфэ.

– Good night3 – откликнулась та. Он так и не понял, с какой стати она вздумала попрощаться с ним по-английски.

Петляя серпантином аллеи, он спустился вниз, покуда не дошел до саней.

– Верх поднять можете? – спросил он у кучера.

– В такую темень? Вроде совсем не холодно.

Клерфэ не хотел везти Лилиан в открытых санях, но не объяснять же это кучеру?

– Вам, может, не холодно, а я мерзну. Из Африки приехал, – буркнул он. – Так вы верх поднимете или как?

– Из Африки – это другое дело. – Кучер не торопясь слез с облучка и растянул над санями гармошку кабинки. – Так пойдет?

– Вполне. К санаторию «Белла Виста», к служебному входу, – распорядился он.

Лилиан Дюнкерк уже ждала, небрежно накинув на плечи легкий жакет из каракульчи. Впрочем, выйди она вообще в одном вечернем платье, Клерфэ и тут бы не удивился.

– Все удалось в лучшем виде, – прошептала она. – У меня ключ Йозефа. В награду он получит бутылку вишневки.

Клерфэ усадил ее в сани.

– А машина ваша где? – поинтересовалась она.

– Отдал помыть.

Когда сани, развернувшись, проезжали мимо главного входа, она откинулась назад, прячась в кабинке.

– Это вы из-за Хольмана сегодня на машине не приехали? – спросила она немного погодя.

Он глянул на нее мельком.

– Из-за Хольмана? С какой стати?

– Чтобы он ее не видел. Чтобы его поберечь.

А ведь она угадала. Клерфэ заметил: что-то уж больно Хольман возбуждается от одного вида «Джузеппе».

– Нет, – ответил он. – Просто машину давно пора помыть.

Он достал из кармана пачку сигарет.

– Дайте и мне одну, – попросила Лилиан.

– А вам разве можно?

– Конечно, – ответила она столь поспешно и уверенно, что он сразу понял: нельзя.

– У меня только «галуаз». Это черный, крепкий табак, курево для солдатни из иностранного легиона.

– Я знаю. Мы их курили, когда жили в оккупации.

– В Париже?

– В подвале в Париже.

Он поднес ей огня.

– Так откуда вы сегодня приехали? – спросила она. – Из Монте-Карло?

– Нет. Из Вьена.

– Из Вены? Из Австрии?

– Из Вьена. Это под Лионом. Вы наверняка не знаете. Сонный такой городишко, известный только одним из лучших во Франции ресторанов – «Отель де Пирамид».

– А сюда через Париж добирались?

– Это был бы слишком большой крюк. Париж много севернее.

– Тогда как?

Клерфэ удивился: с какой стати ей эти подробности?

– Да обычным путем, – ответил он. – Через Бельфор и Базель. У меня в Базеле были кое-какие дела.

Лилиан помолчала.

– Ну и как это было? – вдруг спросила она.

– Что? В дороге? Скучно. Серое небо, все плоско, потом Альпы.

В сумраке кабинки он слышал, как она дышит. Потом, в свете промелькнувшей витрины очередного часовщика, увидел ее лицо. На нем застыло странное выражение: смесь удивления, насмешки и боли.

– Скучно? – переспросила она. – Плоско? Господи, чего бы я только не отдала, лишь бы не глазеть на эти горы.

Только тут он понял, почему она его так расспрашивает. Для них, пациентов, горы все равно что тюремные стены, за которыми совсем другой мир, воля. Да, горы дарят им легкость дыхания и толику надежды, но они же держат этих людей взаперти. Вся жизнь оказывается замкнута на пятачке альпийского курорта, и всякая новость «оттуда», снизу, становится для них весточкой из потерянного рая.

– И давно вы здесь? – спросил он.

– Четыре года.

– А вниз когда вас отпустят?

– Спросите у Далай-ламы, – проронила она с горечью. – Он кормит меня обещаниями, как обанкротившееся правительство, каждые три месяца сулящее народу новый квартальный план спасения нации.