Жизнь вдребезги - [36]

Дюваль вышел в сад. Ночь уже наступила. Чувствовался конец августа. "Может, любовь подобна фруктам? - думал Дюваль. - Она бывает летней, весенней, любовь, изжаленная осами и падающая с деревьев, а еще такая, которую забывают на полке. А моя? Созреет ли она когда-нибудь?" Обернувшись, он увидел отсвет ночника в комнате Клер. Он попытался представить себе обледеневший сад, затяжные дожди, треск льдинок под ногами. А потом будет новый год…, а за ним другой. Он прислонился к стволу вишни. Когда сигарета опалила ему пальцы, он вернулся в дом. Спит ли она? О чем думает? Об этой глупой ссоре? Надо бы сказать ей, чтобы забыла о ней, и как можно скорее.

Она пыталась что-то писать. Бумага не слушалась. Клер беспорядочно старалась изо всех сил. Дюваль слегка поворчал на нее.

- Завтра утром у тебя будет для этого время, а теперь спать, ты устала… Я тоже. Мы слишком разволновались.

Он хотел отнять у нее листок, но она так закричала, что он сдался.

- Ну, раз ты хочешь продолжать, то не стану мешать. Что это за буква? "Б"? Начни снова, я подержу бумагу. Ах, "Д", нет, это же "П"… неплохо получилось.

Затем она начертила "Р". Дыхание ее участилось, рот скривился. Дюваль понял, что это было не просто упражнение, а что-то важное.

"ПР". Не начало ли это фамилии?

Она продолжала писать с таким усилием, как-будто перед ней была дорога с множеством препятствий.

- ПРО… Это начало названия того места, откуда ты приехала?

Она не слушала. Следующая буква досталась ей просто. Это была "С".

- ПРОС?… Ах, прости? Так?

Она положила карандаш, и в глазах ее засветилось удовольствие. Они сверкали как драгоценные камни. Дюваль опустился перед ней на колени, обнял ее.

- Прости! Это я должен просить прощения. Ведь я такой… Черт возьми, я готов не знаю что сделать… Малышка Клер! Да, мне было плохо. Я расстроился из-за пустяков. Теперь все прошло.

Он обнял ее и лег рядом.

- Очень важно, чтобы ты ничего от меня не скрывала. А на то, что ты делала до нашей встречи, мне плевать. Знаешь, я хочу, чтобы между нами… не знаю, как сказать… не было даже такой преграды как кожа… чтобы мы были друг для друга прозрачны. Ну, как медузы в море, что ли. Не знаю, правда, понимают ли медузы в любви. Пусть каждый будет розой, раскрывающейся для другого.

Клер ровно дышала. Она спала. Дюваль вздохнул.

- Ну вот, ты меня покинула. Как ты теперь далеко от меня… Как это трудно - быть вместе. Но если ты заснула, значит, доверилась мне.

Он умолк, оставшись наедине с этой вновь обретенной радостью, словно путник у костра: с одной стороны можно обжечься, с другой - замерзнуть. Наконец, он тоже заснул. Ночью он вдруг внезапно проснулся, словно боясь опоздать на ночной поезд. Голова его была ясной, внимание сосредоточенным. Ему захотелось пить. Часы показывали без четверти двенадцать.

Рауль в одних носках спустился на кухню и открыл банку пива. Сон совсем пропал. Он закурил, надел ботинки и выглянул за дверь. За оградой он увидел чей-то силуэт, который вдруг растаял. Рауль подбежал к калитке, но она оказалась на замке. Тщетно он вытягивал шею, вглядываясь вдаль, но ничего не было видно.

А что тут такого?! Погода прекрасная. Любой прохожий имеет право гулять, где ему вздумается и задержаться у решетки, чтобы вдохнуть ароматы сада. Глупо так волноваться и впадать в панику. Он еще немного послушал ночь, прежде чем повернуть назад. Конечно, какой-нибудь полоумный! Он проверил запоры и только после этого поднялся к себе и улегся, повторяя, как автомат, успокоительные доводы, которые знал наизусть.

Отчего же тогда исчез его сон? Почему в ящике оказались каннские фотографии? За что Клер просила прощения? Да… Вот именно: за что?! Может, здесь какой-то умысел с целью убрать Веронику? Неясного было много. А теперь еще этот силуэт за калиткой сада, который снова вызвал к жизни прошлые подозрения. Где же, наконец, снотворное? Сегодня не обойтись без хорошей дозы.

Сон еще не унес Дюваля, а силуэт, тень возникла снова. Это прохожий… прохожий…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Через день произошло одно примечательное событие. Когда Дюваль заполнял чек для уплаты по письму Фарлини, вдруг раздался звонок у калитки. Мадам Депен сегодня не должна приходить, и Дюваль никого не ждал. Он закрыл конверт, написал адрес, сунул письмо в карман и пошел отворять. Наверное, это очередная сборщица пожертвований на слепых или калек. Он всегда в таких случаях давал какую-нибудь мелочь и потому, проходя через парк, проверил свой кошелек, откуда извлек несколько монет. У калитки стояла женщина в черном, которая тотчас обратилась к нему.

- Вы месье Дюваль?

- Да, Рауль Дюваль.

- Я сестра Вероники.

Рука его лежала на ручке калитки. Как только он это услышал, то всей тяжестью навалился на нее, словно подстреленный.

- Сестра кого? Как вы сказали?

- Я думала, что она вам обо мне рассказывала. Я знаю, что ничего для нее не значу, но… Мое имя Тереза… Тереза Ансом.

- Ах, да… Тереза… Ну, конечно.

Он уже лихорадочно искал предлог, чтобы избавиться от этой женщины. Он напоминал актера, позабывшего свою роль, который чувствовал от этого смущение и растерянность. Женщина в черном… в трауре…, значит, она знает правду. Она приехала за наследством.