Жизнь удалась - [55]
Мы идем.
— Я уезжаю сегодня, сидячим, — выкладываю я последний уже аргумент, заставляя работать за себя километры.
— Ага, — спокойно говорит она, снимая пальцами с мокрого языка табачинку.
Полное спокойствие, равнодушие. А как ей, собственно, теперь себя вести?... От молчания тяжесть нарастает.
Перед глазами толчками идет асфальт, сбоку — слепящая вывеска: «Слюдяная фабрика».
— Ах, слюдяная фабрика, слюдяная фабрика!..
Я выхватываю из кармана забытую после бритья и давно бессознательно ощущаемую бритву и сильно, еще не веря, косо провожу по ладони. Полоса сначала белая, потом начинает проступать кровь.
— Вот... слюдяная фабрика! — кричу я.
Щелкнув, она вынимает из душной сумки платок, прижимает к моей ладони.
— Ну что ты еще от меня хочешь? — заплакав, обнимая меня, произносит она...
Вернуть! Вернуть хотя бы этот момент!
Я выбегаю с Телеграфа, прыгаю через ступеньки, вдавливаюсь между мягкими губами троллейбуса. Думал ли я, еще год назад ненавидевший всяческие излияния, что буду вот так, с истерической искренностью, рассказывать случайно встреченному, малознакомому человеку историю моей любви?
— Ну, мне пора! — говорит он, осторожно кладя руку мне на колено. Встает и идет.
Думал ли я, иронический супермен, что буду вот так валяться на асфальте, кататься и стонать, норовя при этом удариться головенкой посильнее!
Я в отчаянии, но где-то и счастлив — жизнь наконец-то коснулась меня!
Потом... я на коленях стою перед проводником, сую ему мятые деньги, умоляя пустить меня в поезд.
И вот я снова смотрю — все толпой выходят с работы, хлопает дверь. Вот появилась любимая, идет через лужайку задумавшись. У меня вдруг отнялись ноги и язык, я только махал ей рукой. Маленький человек, идущий перед нею, живо реагировал на все это — сорвал кепку, кивал, хотел перебежать ко мне. А любимая шла задумавшись, не замечая меня.
Потом мы расстались насовсем, но я долго еще этого не понимал. Мне все казалось, что вот сейчас я встречу ее и спрошу усмехаясь: «Ну что? Правильно я делаю, что тебе не звоню?» И она, в своей манере, потрясет головой и быстро скажет: «Неправильно».
...Однажды в какой-то столовой, сморщившись, я поднес к глазам стеклянную баночку с жидкой желтой горчицей внутри, с черным засохшим валиком на краю и легким, щекочущим запахом... и вдруг почувствовал непонятное волнение.
Я долго думал, ловил и потом все же вспомнил.
Однажды я вызвал ее поздно... Она кашляла... Мы сидели на скамейке... И вдруг она, вздохнув, прислонилась спиной ко мне. Воротник ее платья слегка отстал, и легкий, едкий — знакомый, но не узнанный тогда — запах пощекотал мои ноздри. Я и не думал тогда об этом и теперь только понял, сейчас: она отлепила тогда горчичники, и кожу ее еще саднило и щипало, — вот что еще я узнал про нее теперь!
И я вдруг радостно вздохнул, хотя, казалось бы, все это не имело уже значения.
ВХОД СВОБОДНЫЙ
Будит меня жена среди ночи, кричит:
— Все! Проспала из-за тебя самолет! Беги за такси, быстро!
Вспомнил: она же мне вчера говорила — экскурсия у них от предприятия, на массив Гиндукуш!
Накинул халат, понесся. Привожу такси, взбегаю — дверь захлопнута, жены уже нет.
— Понимаешь, — таксисту говорю, — дверь моя, видишь ли, захлопнулась, так что дать я тебе ничего не могу. Вот — в кармане только оказалось расписание пригородных поездов, за прошлый год.
— Что ж, — говорит. — Давай.
Положил расписание в карман, уехал. А я дверь свою подергал — не открывается, крепко заскочила. Пошел я через улицу в пожарное депо, знакомого брандмейстера разбудил.
— Да нет, — он говорит, — никак нельзя! Нам за безогонный выезд знаешь что будет? У меня к тебе другое предложение есть: поступай лучше к нам в пожарные! Обмундирование дается, багор! Пожарный спит — служба идет!
— Вообще заманчиво, — говорю. — Подумаю.
Пошел обратно во двор, бельевую веревку снял. Поднимаюсь, звоню верхнему соседу.
— Здравствуйте! — говорю. — Хочу спуститься из вашего окна.
— А зачем? — он говорит.
Я рассказал.
— Нет, — говорит, — не могу этого позволить, потому как веревка не выдержит, которая, кстати, моя.
Вырвал веревку, дверь закрыл.
Спустился я тогда вниз, к монтеру.
— Сделаем, — говорит. — В мягкой манере!
Собрал инструмент, пошли. Долго так возился, мелкими щипчиками. Потом схватил кувалду — как ахнет! Дверь — вдребезги!
— Вот так, — говорит. — В мягкой манере! А что двери нет — ерунда! Одеяло пока повесь!
Ночью я, понятно, не спал. Тревожно. Такое впечатление, вообще, будто на площадку кровать выставил.
Вздремнул только, слышу — скрип! Вижу — вошел какой-то тип, с узлом.
— Так... — меня увидел. — А нельзя?
— Почему же нельзя? — говорю. — Можно. Двери-то нет, сам же видишь!
Разговорились. Толик Керосинщиков его зовут... Ехал к брату своему за пять тысяч километров — и в первый же вечер получил от него в глаз.
— ...Но и он тоже словил! Усек? — Толик говорит.
Ясно, обидно действительно — ехать пять тысяч километров исключительно для того, чтобы получить в глаз.
Говорит:
— Здорово мне у тебя нравится... Отдохну?
— Давай.
Прилег он на диван, ботиночки — бух! Накрыл я его картой полушарий, для тепла.
Соседка входит из сто одиннадцатой.
