Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство - [73]

Все эти наблюдения произведены нами над Алексеем Ивановым, разумеется, невольно, когда нам, по его же милости, пришлось с ним беседовать, и не раз.

В зиму, в которую началось наше знакомство, ему пришлось перемолоть нам до ста четвертей ржи. Как при мельнице нет больших помещений для хлеба, а подводы посылать туда или обратно порожняками нерасчетливо, то в продолжение зимы посылалось на мельницу с рожью известное число подвод, которые привозили обратно соответственное количество муки. Отпуск ржи и приемка муки каждый раз записывались в книге. Когда на мельнице осталось только пять четвертей ржи, мельник в качестве соседа и человека, добросовестно исполнившего дело, явился просить окончательного расчета, говоря, что и остальные 45 пудов муки готовы, и назначил день, когда мы должны за нею прислать. В назначенный день две подводы поехали на мельницу, но увы! вернулись порожнем, и старший при них рабочий передал слова мельника, что нашей муки там нет, что он, мельник, теперь счелся и что мука наша уже вся получена сполна. Надобно сказать, что рабочие, производившие перевозку, были постоянно одни и те же, а старший между ними Егор был известен своею честностью. Узнав о таком казусе, я послал за мельником. Вот тут-то и пришлось поневоле изучать эту личность в ее подпудренном мукою полушубке.

Вес ржи, по нашим правильным весам, был хорошо известен и нам и мельнику, следовательно, и вес муки должен был в свою очередь быть по нашим весам верен. Но Егор, каждый раз принимавший муку весом на мельнице, находил, при проверке нашими весами, на каждом возе от 2 до 3 фунтов недостачи, которая каждый раз записывалась и к концу операции составила дефицит в 5 пудов.

— Как же ты, Алексей Иванов, велел приезжать за мукой, а потом гонишь подводы, говоря, что мука вся получена?

— Это я обчелся, значит. А как сосчитался…

— Прекрасно, что ты сосчитался. Но и мне надо сосчитаться. Тебе говорили, что каждый раз на возах был недовес?

— Говорили, точно говорили.

— Ведь это составляет 5 пудов, а как их приложить к 45, то выходит 50. Если бы недостало только пяти, я бы, пожалуй, и смолчал. Но ты сам хозяин и должен понять: какое же может быть хозяйство там, где только послать на мельницу — то уже 50 пудов нет? Могу ли я такое дело оставить, не разобравши?

— Этого никаким манером оставить нельзя. Может, она у вас, а может, и у меня.

— Ездили ли к тебе подводы порожняками?

— В первой две привезли рожь да порожняком поехали ко двору. А то что-то как будто ни туда, ни оттуда порожняком не ездили.

— И муки более 2 1/2 четвертей на воз не насыпали?

— Нет, не сыпали.

— Так как же, любезный друг, мука-то сама, что ли, прилетела в наш амбар?

— Да вот она у меня — весь отпуск — тут, для памяти, записан.

— Ты разве грамотный?

— Нет, да я цыхвирь помалости для себя…

— Покажи.

На перпендикулярно разграфленной бумажке стояли цифры, и когда я сличал их с домовой книгой, оказалось, что все цифры поставлены верно, несмотря на оригинальную манеру изображения. Где, например, у меня стояло: 16 декабря получено с мельницы 72 пуда, у Алексея Иванова было изображено: в первой графе — 16, во второй — 70, в третьей — 2. Таким образом 22 декабря 112 пудов изображалось в первой графе 22, во второй — 100, в третьей — 12. Вся разница между двумя записями заключалась в том, что у Алексея Иванова внизу последней поездки стояло 45 без обозначения числа.

— Это они у меня на двери мелом были записаны, так я их теперь и записал. А они, значит, тогда же и взяты.

— Когда тогда же?

— Да вот тут как-то. Либо между эфтими, либо между эфтими числами.

— Кто же брал?

— Да ребята ваши.

Позваны ребята, и доказана невозможность, самовольно, среди белого дня, схватить две подводы и вернуться порожнем. Против такой нелепости общий протест.

— Что же теперь нам делать, Алексей Иванов?

— Да надо всеми мерами узнать, где эта самая мука. У вас видно, куда она идет. Значит, тогда ее перемерить в вашем закроме.

— Прекрасно. Я так уверен, что муки у меня нет, что обязуюсь заплатить тебе 25 рублей серебром, в случае если у меня окажется лишняя мука. Но кто же будет производить эту работу? Ведь это 10 человек, пожалуй, два дня прокопаются!

— Что ж делать-то, батюшка! Надо же правды-то допытать. Уж прикажите вашим ребятам при мне промерить. Видно, уж грех мой такой вышел.

— Грех-то твой — да работа-то выйдет моя. Нельзя ли хоть отложить работу эту до тех пор, пока мука поизрасходуется? А считать ее и тогда все равно.

— Действительно, батюшко, пообождать.

— А между тем вот расписка, что обязуешься перемерить муку и, в случае недостачи, пополнить 45 пудов. Уж о пяти я не толкую.

Мельник дал расписку, которая была потом засвидетельствована посредником.

В назначенный день, с утра, Алексей Иванов начал с моими рабочими пересыпание из пустого в порожнее и к вечеру объявил, что муки действительно недостает не 45, а 50 пудов. Давши вторичную расписку додать по условию недостающие 45 пудов, он выпросил дозволение рассчитаться осенью, во время усиленного помолу. Это не помешало ему броситься с протестом к посреднику и там заявить, что так как муки недостает 50 пудов, то туда же, куда ушли 5 пудов моих, ушли и 45 его, мельника, подразумевая под этим, что мука украдена у меня из амбара. Знавший подробности дела, посредник должен был согласиться со справедливым умозаключением Алексея Иванова, но в то же время ни по каким законам не мог освободить должника от уплаты долга только на том основании, что с него не требуют меньшую часть того же долга. Подписки мельника препровождены посредником в стан для взыскания. На этом, как по большей части бывало, дело и остановилось. Время шло, а взыскания нет. Только люди, стоящие в стороне от действительности и лишенные всякого практического смысла, не понимают, до какой степени такой ход дел гибелен для нравственной стороны хозяйства. Ничтожнейший пример торжества нахальной неправды — заставляет тотчас же эту гидру подымать несколько новых голов.