Жизнь собачья и кошачья - [16]

Он хотел повернуться, показать место, но только шевельнул рукой да закрыл глаза. Помолчал и потом снова заговорил уже глуше:

— Наш это дом, вместе с нами пусть и стоит… Потому как и меня тут положат…

— Знамо положат, так не оштавят, — зачастила бабка Василиса. — К шамому времечку приспел. А то бы на главной усадьбе хоронили… Вон уже последние срубы разбирают. Ой-ей-ей-ее! Гошподи, за что наказываешь. Покидаем родные места-местечки-и-и. Ой-ей-ей-ей! — Она внезапно оборвала свои причитания, провела ладонью по лицу и добавила: — А дом все ж таки перевозить надо. Может, Ивану Григорьевичу, а может, кому ишшо послужит…

— Нет, пущщай тут стоит. — Лицо деда Григория стало подергиваться. Ему трудно было говорить… — Зови пред… председателя. Волю свою… сам ему… — И видя угасающим взором, как бабка Василиса мышкой скользнула к двери, добавил: — Мясо кобелю… там… мне без надобности…

Бабка Василиса завернула на кухню к холодильнику. С трудом отодрала кусок мяса из морозилки и вышла на крыльцо.

Здоровенный черный кобель по кличке Черт с белой грудью и белым кончиком лихо закрученного хвоста вскочил со ступеньки и, пригнув голову, строго посмотрел на бабку. Та отбросила в сторону мясо:

— На, жри… Этот, как тебя… Прошти ты меня, Гошподи… Назвали ж… — и пошла со двора.

Черт не бросился за мясом, а, проводив старуху взглядом, повернулся к двери. Лапой скребанул по ней, сунул морду в образовавшуюся щель, потом протиснулся сам. Раньше никогда он себе этого не позволял, но сейчас его тревожило долгое отсутствие хозяина. Поэтому, неслышно ступая, Черт прошел сенцы, таким же манером открыл дверь на кухню. Не услыхав строгого окрика, заглянул в комнату. Хозяин лежал на кровати с закрытыми глазами. Но Черт знал, что и с закрытыми глазами хозяин видит все, и наказание может последовать незамедлительно, потому и прижал уши.

Шло время, хозяин не шевелился. Черт двинулся к кровати и вновь остановился. Тихонько заскулил, чтобы обратить на себя внимание, но лицо хозяина было бледным и ничего не выражало. Тогда Черт ткнулся ему в руку носом и, чего никогда не было, лизнул ее.

Хозяин очень медленно приоткрыл глаза, шепнул:

— Черт… — и вздрогнул всем телом.

Пес рывком поднял передние лапы на кровать и стал торопливо лизать хозяину лицо, шею… Потом взвыл и бросился вон из комнаты.

2

Похоронная процессия растянулась от дома покойного до самого кладбища. Слез было много, и слезы искренние. Особо старались старухи, потому как понимали, что с центральной усадьбы за двенадцать километров пешком не находишься. Когда еще выдастся случай побывать на этом кладбище, проведать родные могилки.

А сбоку процессии, не обгоняя ее и не отставая, то рысцой, то шагом, двигался крупный кобель, черный, словно в траурном одеянии, с белым галстуком на груди и белым кончиком низко опущенного хвоста. Кобель дошел только до кладбищенской ограды, сел у ворот. Сидел долго, смирно, точно выполнял команду. А когда последние старухи вышли за ворота, побежал к свеженасыпанному холмику и лег около.

Обед на поминках был обильный. Колхоз не поскупился. И только мужики вылезли из-за столов, а старухи, крестясь и шевеля губами, стали усаживаться, приехал сын деда Григория — Иван. Еле добрался на перекладных. Его отвели на кладбище. Потом со вздохами и всхлипываниями проводили к дому, по дороге рассказав о последних днях жизни отца и о его странной предсмертной просьбе.

Иван Григорьевич, сам уже дед, грузно шагая по непривычно пустынной улице с кучами мусора вместо домов, сказал негромко:

— Воля отца для меня закон. Пусть стоит дом, как стоял.

И все. Немногословен был наследник деда Григория, да и было в кого. Во дворе толпились мужики, дымя куревом. И Иван Григорьевич, обходя каждого и здороваясь за руку, и узнавал, и не узнавал друзей детства и юности. Подходя к крыльцу, заметил метнувшуюся за угол собаку.

— Неужто Черт? — спросил.

— Ага. Ваш кобель, — загомонили мужики. — Знатный зверовик. Медведя один держит. Лося чуть не во двор загоняет. Лешке Мужикову отец его отписал. Вот ему…

— Премного благодарен деду Григорию я, — выступил вперед Алексей Мужиков, сухощавый высокий мужчина. — Только куда мне? У самого две собаки. Одна совсем молодая, второй сезон. Из новосибирского питомника. И старая. Десять лет ей. А так, что… Я бы не прочь, спасибо. Только Черту уже седьмой год, привыкать к новому хозяину трудно будет. Да и держать трех собак накладно.

— Значит, не берешь? — обрадовался Иван Григорьевич.

— Раз отписал дед Григорий, как не взять, — зачесал затылок Алексей. — Ослушаться не могу. Он меня охотничать учил, заместо отца родного…

— Не бери, — перебил его Иван Григорьевич. — Освобождаю я тебя от отцовского наказа, потому как хочу забрать Черта с собой.

— Собаку с собой? Черта в Москву?! — удивились мужики. А Алексей сказал решительно:

— Не поедет он. А ежели силой — сдохнет от тоски по родным местам. Пусть лучше я старую отдам. Просили у меня…

Ивану Григорьевичу в его словах послышался упрек.

— Собака сдохнет? От тоски по родным местам? — удивился он и пошутил мрачно: — Я же живой, и она… привыкнет.

Закрутившись с малыми и большими делами по оформлению документов, Иван Григорьевич забыл о своем намерении. Не до этого было. Вспомнил только в последний день перед отъездом. С трудом нашел у местных охотников ошейник, поводок и позвал Черта. Но, видно, недаром дали собаке такую кличку. Не доходя нескольких шагов, Черт наклонил голову набок и остановился.