Жизнь Шарлотты Бронте - [10]

После этого мистер Редхед не появлялся в Хауорте много лет. Когда же он все-таки приехал провести службу, то при большом собрании весьма внимательных слушателей добродушно напомнил им об обстоятельствах, которые описаны выше. Местные жители оказали ему самый радушный прием: теперь им не на что было сердиться, хотя раньше они были готовы закидать его камнями, лишь бы отстоять то, что считали своими правами³³.

Этот рассказ я слышала от двух местных жителей в присутствии друга, который может подтвердить точность моего пересказа, а кроме того, он отчасти подтверждается следующим письмом от того йоркширского джентльмена, чьи слова я уже приводила.

Меня не удивили те сложности, с которыми Вы столкнулись в определении некогда происходившего здесь. Мне бывает трудно припомнить то, что я слышал собственными ушами, как и удостовериться в подлинности услышанного. Но как бы там ни было, история про осла, похоже, подлинная. Мистер Редхед и доктор Рэмсботам, его зять, – люди, мне хорошо знакомые, и к каждому из них я отношусь с симпатией.

Я побеседовал на днях с двумя хауортцами, жившими здесь в те времена, о которых Вы рассказываете. Это сын и дочь бывшего попечителя, им обоим сейчас уже за шестьдесят. Они заверили меня, что действительно осел был введен в церковь. Один из моих собеседников утверждает, что верхом на осле сидел полусумасшедший: он сидел задом наперед, а на голове у него было надето несколько шляп, одна на другую. Надо признать, что ни один из моих свидетелей сам при этом не присутствовал. Насколько я могу судить, во время воскресной службы ничего особенного не происходило вплоть до самого конца, и полагаю, что не следует считать причиной случившегося неприязнь жителей деревни именно к мистеру Редхеду. Это был чрезвычайно дружелюбный и достойный человек, с которым меня лично связывают многочисленные связи и обязанности. Только в Вашей книге я впервые прочел, что трубочист поднялся по ступеням кафедры. Надо признать, однако, что он действительно находился в церкви и был одет в соответствии со своей профессией. <…> Надо добавить, что в то воскресенье, когда произошли эти прискорбные события, в церкви присутствовало множество прихожан, не являвшихся местными жителями. Они пришли из «твердынь», расположенных на пустошах в самых отдаленных уголках прихода, – «из-за гор», как у нас говорится; такие люди по своему развитию отстоят гораздо дальше от современной цивилизации, чем хауортцы.

Приведу несколько примеров неотесанности таких прихожан.

Однажды холодным зимним днем хауортский курьер принес посылку в контору моего приятеля и при этом не закрыл за собой дверь. «Робин! Закрой дверь!» – приказал ему хозяин. Тот никак не отозвался. «Эй! У вас в деревне есть двери?» – спросил мой друг. «Та есть, – ответил Робин, – только мы их никогда не прикрываем». И действительно, мне часто приходилось замечать настежь распахнутые двери даже зимой.

Если уметь управляться с местными жителями, то их вольный нрав и неукротимая энергия не причинят вам вреда, но в противном случае вам может грозить опасность. Никогда не забуду яростной ругани, услышанной от одного из них, страдавшего белой горячкой. Его лицо, выражавшее и гнев, и презрение, и испуг, казалось какой-то дьявольской маской.

Однажды я зашел к одному весьма уважаемому йомену, и он принялся уговаривать меня – со всем деревенским простодушием – воспользоваться его гостеприимством. Я согласился. Он говорил: «Да-да, майстер, отдохните-ка, чайку попейте». Вскоре был накрыт обильный стол; все делалось быстро в мои молодые годы, когда я гулял по тамошним холмам. Нам прислуживала весьма почтенная женщина. Наполнив кружки, она обратилась ко мне с такими словами: «Ну а теперь, майстер, можете встать из-за стола». Я опешил, а хозяин пояснил: «Она хочет сказать: молитву прочтите, как гость». Поняв, в чем дело, я встал и прочел благодарственную молитву.

Как-то раз мне довелось беседовать с пожилой женщиной, которая так определила свои способности к красноречию: «Слава Господу, красноротой я никогда не была!» Особенно трудно бывает их понять, когда они пишут. Я видел письмо, в котором слово «извините» было написано так: «дзвиньте».

Однако есть и такие подробности хауортской жизни, которые смягчают общее впечатление грубости. Трудно найти деревню, где у местных жителей были бы так хорошо развиты музыкальные способности, – в то время как во всех других отношениях они далеко отстают от современных требований. Когда я приехал в Хауорт, меня встречал целый оркестр с хором, и этим людям были хорошо знакомы лучшие произведения Генделя, Гайдна, Моцарта, Марчелло и т. д. По своему репертуару, вкусу, вокальным данным они значительно отличались от обычных деревенских хоров, и их наперебой приглашали на большие праздники для исполнения как сольных, так и хоровых песен. В деревне до сих пор живет человек, певший в этом хоре на протяжении пятидесяти лет. Он обладал одним из лучших теноров, какие мне приходилось слышать, и в то же время он отличался тонким вкусом, присущим только образованным людям. Много раз ему и его товарищам предлагали уехать в город, но никто из них не пожелал оставить свежий воздух и просторы родных гор. Я с умилением вспоминаю их концерты, а ведь самому раннему из этих воспоминаний уже шестьдесят лет. У жителей здешних мест сильны и привязанности, и антипатии, и традиции гостеприимства – они все делают пылко и просто, от всего сердца. Именно сердечность я бы выделил как самую характерную их черту. Эти горцы, сколько я их помню, всегда отличались благородством и правдивостью, но только попробуйте заронить в них малейшее подозрение, что вы хотели их обидеть, и вам не поздоровится. Любое принуждение вызывает у них протест.