Жизнь Ренуара - [105]

Среди посетителей «Колетт», которых с каждым днем становилось все больше, было много молодых художников. Некоторые из них ошеломляли Ренуара хитроумными вопросами. «Я всегда пугаюсь, когда ко мне приходят молодые художники и расспрашивают меня о задачах живописи. Некоторые даже берутся объяснить мне, почему я кладу красные или синие тона в том или другом месте моей картины. Конечно, у нас трудное, сложное ремесло, и все сомнения мне понятны. Но необходима хоть капля простоты, простодушия».

Другие стремились выпытывать его «секреты», анализировать состав его палитры. «Это фармацевтика, а не искусство, – говорил художник. – Сегодня людям хочется все объяснить. Но если можно объяснить картину, значит, это уже не искусство. Какие два качества, на мой взгляд, отличают произведение искусства? Его невозможно ни описать, ни повторить…»

Но самые назойливые посетители, которых Ренуар совершенно не выносил, были те, кто поднимался в «Колетт» в расчете поглазеть на некое диковинное зрелище.

«Я встретила вчера мадемуазель Малле, – в апреле 1913 года писала Мэри Кассет Дюран-Рюэлю. – Она сказала мне, что у нее гостит Жак-Эмиль Бланш, который намерен отвести ее к Ренуару; что он точно описал ей, каким способом кисти привязаны к руке Ренуара, и т. д. и т. п. Как Вам нравится это любопытство? Потом, чего доброго, Бланш опубликует в „Голуа“ статью с описанием прискорбного состояния здоровья Ренуара. Боже, спаси нас от подобных людей!» Кажется, еще немного, и в туристских путеводителях будет указано: Кань-сюр-Мер. «Здесь живет Ренуар, художник – чудо природы. Стоит посетить его виллу». В самом деле, как-то раз в «Колетт» явились незнакомые люди и, оправдывая свое вторжение, заявили: «Привратник „Палас де Нис“ посоветовал нам посмотреть мастерскую Ренуара».

Это любопытство чаще всего вызывалось ничтожными побуждениями, но истоки его понятны. Великий человек удивляет обыкновенных людей теми своими чертами, которые, усиливаясь с годами, наиболее ярко проявляются лишь в дни серьезных испытаний. И этот старец из Каня с изуродованными руками, казалось бы пишущий свои картины «гагачьим пером»[227], разве мог он не стать «курьезом» в самом прямом смысле этого слова? Мало того, что он писал одну картину за другой, обрадованный появлением новой натурщицы – Мадлен Брюно. Он решил осуществить мечту, которую пробудил в его душе Майоль: он начал делать скульптуры.

Воллар, любивший заказывать художникам эстампы, бронзу или керамику, умело использовал и подогревал тайное желание Ренуара. Что? Художник, по существу, лишился рук? Велика беда! Разве сам Роден – кстати, Воллар его не выносил – не поручал ученикам ваять созданные им статуэтки в увеличенном виде? Одно дело – замысел скульптуры, и совсем другое – материальное исполнение. В словах искусителя была доля правды[228].

Торговец картинами по обыкновению небрежно и вместе с тем настойчиво излагал свои доводы, однако не ограничился этим. Он привел к Ренуару ученика Майоля, двадцатитрехлетнего каталонца Ришара Гвино, и художник, как он впоследствии сам признавался, «не устоял»…

Сидя в саду виллы «Колетт» в кресле с палкой в руках, он руководил работой Гвино: «Добавьте сюда глины! Еще!.. Еще!.. А вот здесь уберите!..»[229]

Ренуар и Гвино трудились в полном согласии. Гвино хорошо понял, чего от него ждут, и, самоотверженно устранившись как скульптор, скоро научился угадывать малейшие пожелания Ренуара. Им ничего не нужно было говорить друг другу. Нескольких междометий, в угаре творческой лихорадки обретающих полновесный смысл, – казалось, этого с лихвой довольно. Если бы Ренуар сам работал с глиной – лучшего бы он не достиг. Теперь он даже предпочитал этот метод. Он был вне себя от счастья.

«Видите, Воллар? Будто на кончике этой палки – моя рука. Для успешной работы нужна дистанция. Когда касаешься глины носом – как тут увидеть, что у тебя вышло?»

Сделав маленькую «Венеру», Ренуар приступил к созданию большой статуи богини высотой в один метр восемьдесят сантиметров. По мановению палки калеки в светлом воздухе вырастал силуэт Венеры. Это была «Венера-победительница», только что восторжествовавшая над соперницами, та, которой пастух Парис вручил яблоко, предназначенное самой прекрасной из женщин. Ренуар долго и тщательно обдумывал пропорции скульптуры. Могучая, с крупными формами, эта «Венера-победительница», будто вылитая из одного куска лимонной глины, казалась воплощением чувственности и плодородия. Эта фигура, простотой и силой линий напоминающая дорическую колонну, спокойно утверждает здоровье плоти, невинность актов, которые человеческий страх окутал завесой мрака. В начале 1914 года, в процессе работы над этой «Венерой», Ренуар однажды сказал поэту Жоакиму Гаске: «Какие прекрасные люди эти греки! Они жили столь счастливо, что воображали, будто боги, чтобы обрести для себя рай и любить, спускались на землю. Да, земля была для богов раем…»

По просьбе Ганья художник исполнил еще один «Суд Париса». Он перенес ту же сцену на горельеф[230], который думал использовать как постамент для Венеры. Было у него также много других замыслов – в частности, он хотел вылепить в натуральную величину каждую из фигур «Суда Париса», чтобы затем украсить ими парк в «Колетт». Эти замыслы, конечно, были уже чрезмерны, к тому же Ришар Гвино не мог вечно оставаться в Кане, а исполнители, которых позднее привлекал Ренуар, не обладали теми качествами, которые делали молодого каталонца идеальным помощником