Жизнь, прожитая не зря - [40]

— Про нас сказано, — грустно сказал он. — И пролетарии мы, потому что работаем, и голодранцы, потому что в рванье ходим, и кто из нас какой нации — здесь, в зиндане не важно.

— Здесь-то не важно — там важно, — и Станислав, нахмурившись, указал рукой наверх, на решётку и добавил со злобой. — Чехи теперь для меня вообще не люди. Даже капли человеческого в них нет.

Ему никто не возразил. Минуту спустя вновь воцарившееся молчание нарушил тихий, боязливый голос Николая:

— А что, они в натуре Ашота убить могут, если выкуп за него не заплатят?

— Навряд ли. Не для того столько старались, выслеживали, сюда везли, чтобы взять вот так просто и убить. За трупы не платят. Им деньги нужны, а не трупы. Если денег долго не будет, тогда — да, пальцы, уши резать начнут. Не поможет и это — кому-нибудь другому его всучат, чтоб хоть что-нибудь выручить, — ответил ему Сослан.

— Это нас, Колёк, в любой момент пристрелить могут, — развивая мысль осетина, пояснил Станислав. — Мы-то люди бедные, выкуп не сдерёшь. Простой раб здесь недорого стоит. Армян твой — другая тема. Он же не простой, он коммерческий.

— Армянин, — поправил Николай.

— Один хрен. Ты же сам рассказал, что его родаки — люди богатые. Поэтому убивать этого Ашота им резона нет. Убьют — вообще ни фига не получат. Сос правильно сказал: за трупы не платят.

Сослан, которого солдат привык называть для краткости просто Сосом, утвердительно кивнул.

Николай захныкал:

— Блин, хорошо ему. Скоро домой поедет. Его пахан заплатит, я знаю. А вот я.

Он поник головой, подтянул колени к лицу и расплакался, содрогаясь плечами, размазывая слёзы кулаком.

— Всё, блин, трындец… Всё…, — ныл он.

— Чего сопли распустил? — зло огрызнулся Станислав. — Да за меня тоже никто в жизни не заплатит! Не отец-мать же в колхозе?! Они-то, поди, знать не знают, где я. Небось, числюсь до сих пор пропавшим без вести.

Николай всхлипывал громко, протяжно.

— Да мы и денег годами не видали. Картошку одну жрали, да водой колодезной запивали, — продолжал солдат. — И наш Ленинградский военный округ уж подавно не заплатит. Много наших пацанов здесь пропало — им там дела до них нет никакого!

Николай заревел ещё громче.

— И за Соса вон тоже платить некому. Потому и гниёт здесь пятый год.

— Некому, — подтвердил тот. — Отец умер, ещё когда я маленький совсем был. Мать одна с тремя детьми осталась, и я был старшим.

— Вот видишь. Про деда Богдана я вообще молчу, — солдат со злостью сплюнул. — Они ведь не ноют как ты.

Николай поднял голову. По его вытянутому измождённому лицу прозрачными ручейками продолжали струиться слёзы. Они быстро сбегали к подбородку, набухая блестящими капельками в его редкой, точно у подростка щетинке, оставляя на пропылённых серых щеках неровные потёки. Он завывал протяжно, и в его вое сквозила обречённость, жуть.

За время, проведённое в рабстве, у него отросли мягкие волоски на щеках и вокруг губ. Вылезшие из-под его белесой кожи, они были совсем тонкими и скручивались маленькими завитками на кончиках.

— Ну, чего ревёшь? — прищурив глаз, грубо бросил Станислав и толкнул его рукой в плечо. — Мужик ты, или кто?

Николай продолжал всхлипывать, но уже тише.

— Брось, Стас. Что ты, в натуре, на него наехал? — сказал Сослан. — Видишь, хреново человеку.

— Да не наехал я, сказал просто всё как есть. Ему лучше же будет, если фигнёй страдать бросит, — и, чуть помолчав, прибавил. — Выход-то есть отсюда.

— Выход?

— Выход. Сам знаешь, какой, — и Станислав, понизив голос, выразительно поглядел наверх, на накрывающую яму железную решётку. — Выход всегда есть. И кое-кто его находил без всяких денег.

«Была — не была, — решился он. — Пора».

Дальше тянуть он не хотел. Надо было выложить всё прямо сейчас, в эти измученные, терзаемые извечным страхом лица, пробиться к их изувеченным, омертвелым душам, в глубинах которых ещё теплилась, подрагивая, словно свечное пламя на ветру, надежда.

— Валить отсюда надо. Поняли? Валить, — выпалил он резко.

Первым вдруг откликнулся старик:

— Слушай, Стас, — сказал он неожиданно чётко и внятно. — Я давно наблюдаю за тобой. Поверь, здесь я видел много людей. Самых разных. Одни ломались сразу, другие через пару месяцев. Редко кто не ломался совсем. Так вот, ты — парень крепкий, упорный. Странно даже, что ты вообще сюда попал.

Богдан кашлянул глухо, по стариковски, и перевёл дух.

— Так вот. В горах убежать нельзя, — продолжал он. — Сам пытался, поэтому знаю, что говорю. Там просто некуда бежать. Здесь — другое дело. До границы километров двадцать, не больше. Я-то стар уже, куда мне в побег идти. А вы втроём это расстояние за одну ночь пробежите. Вы молодые. Вот станет чуть теплее, то переплывёте Терек — и ноги отсюда. Они, конечно, гнаться будут. Но уйти можно. Днём в камышах береговых отсиживаться, ночью идти. Или несколько брёвен связать и плыть на них как на плоту. Терек-то на восток, к границе течёт. Так что сами смотрите. Ведь нас, сути, один Гаджимурад только стережёт. Султан или спит в доме, или уезжает куда-то. Жена его тоже за нами не следит особо. Надо просто момент выбрать.

— Это всё так, Богдан. Я это и сам понимаю. Но главная-то штука в другом: как снять кандалы? Как вылезти из ямы?