Жизнь после жизни - [41]

В деревне начался переполох: никто не знал, как поступить с мертвым телом в праздничные дни, а потому все сообща договорились положить его в ледник Эттрингем-Холла, с тем чтобы принять окончательное решение после Рождества.

Прибывший вместе с констеблем доктор Феллоуз определил, что ребенок умер насильственной смертью. Это была девочка лет восьми или девяти: передние зубы у нее сменились коренными, но перед смертью их выбили. В полицию заявления о пропавших девочках не поступали — во всяком случае, из окрестных деревень. Поползли слухи, будто девочка эта — цыганка, хотя Урсула всегда считала, что цыгане детей воруют, а не бросают.

Близился Новый год, а леди Донт никак не хотела отдавать мертвую девочку. Когда тельце все же вынули из ледника, оно выглядело как реликвия: с ног до головы покрыто цветами и маленькими безделушками, тщательно омыто, расчесанные волосы перевиты лентами. Чета Донт потеряла не только троих сыновей, которых забрала Великая война, но и дочку, умершую в младенчестве, и, когда к ним принесли на хранение детский трупик, в душе леди Донт всколыхнулась застарелая скорбь, да так, что у бедной женщины на время помутился рассудок. Она хотела устроить погребение малышки в своем поместье, но деревенские жители взбунтовались и стали требовать, чтобы тело захоронили на кладбище, «а не прятали от посторонних глаз, будто любимую игрушку», добавил кто-то. Ничего себе игрушка, подумала Урсула.

Что это была за девочка и кто ее убил, так и осталось тайной. Полицейские допросили всех местных жителей. Как-то вечером они пришли в Лисью Поляну, и Памела с Урсулой буквально свешивались с перил, пытаясь разобрать, что говорилось внизу. Из подслушанного следовало, что деревенский люд вне подозрений и что с ребенком делали «страшные вещи».

Похороны состоялись в последний день старого года, но перед тем викарий окрестил девочку: тайна тайной, однако люди всей деревней порешили, что хоронить дитя безымянным негоже. Никто потом не мог вспомнить, как возникло имя Анджела, но оно, по общему мнению, подошло как нельзя лучше. Хоронили малышку чуть ли не всем миром; по своим родным многие не рыдали так горько, как по ней. В воздухе витала скорбь, но страха не было, и Памела с Урсулой часто задумывались, почему всех односельчан заведомо сочли невиновными.

После того случая не только леди Донт лишилась душевного покоя. Сильви просто не находила себе места — скорее, как можно было подумать, от злости, нежели от скорби.

— Дело даже не в том, — кипела она, — что произошло убийство, хотя, видит Бог, это ужасно, а в том, что ребенка никто не хватился!

Тедди потом долго мучился ночными кошмарами и среди ночи залезал под одеяло к Урсуле. Их двоих навсегда связала та страшная находка: это они первыми увидели маленькие ножки, голые и босые, в синяках и ссадинах, забросанные мертвыми ветками вяза, и тело, укутанное, как саваном, холодным покровом опавшей листвы.

11 февраля 1926 года.

— Чудесные шестнадцать лет, — сказал Хью, целуя дочку. — С днем рождения, медвежонок. У тебя вся жизнь впереди.

Урсула по-прежнему считала, что немалый кусок жизни уже позади, но приучила себя помалкивать.

Они давно запланировали поездку в лондонский отель «Беркли», который славился изысканными чаепитиями. Но Памела во время хоккейного матча вывихнула лодыжку, а Сильви еще не полностью оправилась от плеврита, из-за которого ей даже пришлось на сутки перебраться в деревенский лазарет. («Подозреваю, что у меня мамины легкие» — эта реплика еще долго смешила Тедди.) А Джимми, подверженный простудам, не успел окрепнуть после очередной ангины.

— Мор на них напал, — сказала миссис Гловер, взбивая масло с сахаром для торта. — Кто следующий, хотелось бы знать.

— Охота им тащиться в какую-то гостиницу, чтоб только чаю попить, — проворчала Бриджет. — Здесь-то что, хуже?

— Лучше, — ответила миссис Гловер.

Хотя, конечно, ни Бриджет, ни миссис Гловер не получили приглашения в «Беркли», а Бриджет и вовсе не бывала в лондонских и, если уж на то пошло, ни в каких других отелях, разве что заглянула одним глазком в вестибюль «Шелбурна», когда ждала посадки на паром в ирландском порту Данлири, чтобы отправиться в Англию, «сто лет назад». Миссис Гловер, напротив, заявляла, что «прекрасно знает» манчестерский отель «Мидленд», куда один из ее бесчисленных племянников «не однажды» приглашал их с сестрой на ужин.

Так получилось, что на эти выходные домой приехал Морис, который совсем забыл («Можно подумать, он когда-нибудь знал», — бросила Памела), что попал как раз на день рождения Урсулы. Он изучал право в оксфордском Баллиол-колледже и был студентом последнего курса, отчего, по мнению Памелы, «заносился еще больше прежнего». Похоже, родители тоже не особенно его жаловали.

— Он — мой? Это точно? — Урсула своими ушами слышала, как Хью допытывался у Сильви. — У тебя, случаем, ничего не было с этим занудой из Галифакса, с владельцем фабрики?

— Ну у тебя и память! — рассмеялась Сильви.

Памела, оторвавшись от учебников, сделала прелестную открытку — коллаж из цветов, вырезанных из журналов Бриджет, а вдобавок испекла свое знаменитое (по крайней мере, в пределах Лисьей Поляны) печенье «малютка».