Жизнь после смерти - [8]

«Да вы все, мужчины, этого только и жаждете, – в ответ заявила я. – Ничего странного в той истории нет».

Семья Айшвару выращивает кукурузу и сахарный тростник. Пройдя по размокшей земле через двор, мы увидели, что на бетонном полу под навесом сушится урожай зерна. Неподалеку в жидкой грязи лениво стояла пара буйволов. Рога по бокам их голов закручивались спиралеобразными лентами. Ступени лестницы вели наверх, где под крышей располагалось единственное спальное помещение для всей семьи. В этой комнате стояли три деревянных ложа и мерцающий черно-белый телевизор.

Мать Айшвару кипятила воду для чая, присев на корточки у плиты в углу. Доктор Рават сидел на кровати рядом с мальчиком и показывал ему фотоснимки, сделанные на дне рождения в прошлом месяце. Указав на парнишку с приклеенной бородой, он поинтересовался: «Кто это?» И перевел для меня ответ: «Это мой сын». Некоторые фотографии не вызывали никакой реакции. Даже фото Вирпала: Айшвару покачал головой и поглядел в сторону матери. «Не похоже, чтобы мальчик многое помнил», – заметил доктор Рават.

Мунни ввел нас в курс новых подробностей. У него, как и у его жены, были ослепительная улыбка, правильные черты и приятное выражение лица. Айшвару ходил к мальчику, живущему в городе Вирпала, и говорил ему: «Твои родители приходили ко мне в больницу, чтобы посмотреть на меня». Родители второго мальчика подтвердили, что действительно навещали Вирпала после несчастного случая. Минни в этой связи вспомнила, о чем ей рассказала тетя Вирпала. Однажды она играла, дурачась, с Айшвару, и тот сказал ей: «Тетечка, вы верны своим привычкам». Эта фраза в точности соответствует тем словам, которые Вирпал имел обыкновение произносить в разговорах с ней. Доктор Рават взял это на заметку, потому что после обеда мы как раз планировали отправиться к тете Вирпала.

Однако прежде мы прошли по всей деревне, чтобы посетить еще одного паренька, который, как говорили, вспоминал о прошлой жизни. В индийских селениях рождаются многочисленные рассказы о перевоплощениях души. «Вы приходите, чтобы проверить данные одного случая, – говорит доктор Рават, – а для вас уже заготовлены четыре!»

Но подобного не бывает в городах или деревнях, где реинкарнация не входит в систему верований. Воспоминания о прошлой жизни очень редко посещают американских детей. Причем в переселение душ верят, по опросу Гэллапа, проведенному в 2001 году, только четверть от общей численности населения. Этот факт – возможно, более чем любой другой – заставляет усомниться в реинкарнации. Рассказы о повторном рождении выглядят весомее в тех культурах, религиозные основы которых не поддерживают подобного рода представления. Напротив, аналогичные повествования кажутся более легковесными там, где принято верить в переселение душ и, что очень важно для нас, предполагать, будто подобные вещи вполне могут происходить. Если ребенок, родившийся и воспитывающийся в западном обществе, начнет толковать о каком-то никому в его ближайшем окружении не известном человеке, то родители подумают, что имя незнакомца – плод воображения. Но если дело происходит у индийцев, друзов или тлингитов, то родители с большей вероятностью склонны верить, что речь идет о ком-то из прошлой жизни их ребенка. Так что же нам дают подобные истории – решение проблемы или искусственные построения? «Это наиболее распространенное критическое замечание, направленное против исследователей реинкарнации», – утверждает профессор психиатрии из Виргинского университета Джим Такер (Jim Tucker), занимающийся изучением так называемой прошлой жизни. С этим соглашается и Стивенсон: «У меня нет исчерпывающего объяснения на этот счет, – признавал он в одном из интервью. – И данное обстоятельство меня беспокоит». Стивенсон и Рават полагают, что различную оценку детских рассказов следует связать с реакцией, типичной для родителей. В обществе, где принято верить в возможность реинкарнации, ребенка поощряют делиться со взрослыми своими воспоминаниями. Но в других культурах подобные воспоминания просто игнорируются или считаются чем-то, выходящим за пределы нормы и потому нежелательным, – и детей это не вдохновляет на откровенность.

Что касается второго случая, который мы должны были исследовать в Чанднере, то доктора Равата он весьма воодушевляет, поскольку индийский мальчик вспоминает свою прошлую жизнь в качестве мусульманина. (По описанным выше причинам еще более вдохновляющим был бы случай, если бы мальчик-мусульманин вспоминал о своем существовании в качестве индуса.) На месте мы обнаружили толпу, в которой было много детей. Казалось, мы служили поводом для выманивания всех из дома – хотя было ощущение, что ребятишкам там делать нечего. На пути в эту деревню мы проезжали мимо мальчика, запускавшего в небо воздушного змея. Ветра не было, и паренек просто раскручивал змея на бечевке. Наш приезд оказался для деревни самым заметным событием со времени появления электричества.

Доктор Рават рассказал мне о другом случае «превращения» мусульманина в индуса, произошедшем несколькими годами ранее. «Этот мальчик помнил обряд обрезания, – рассказывал доктор, нащупывая в уличной грязи свой путь от камня к камню. – Более того! Он родился с пенисом без крайней плоти!»