Жизнь после смерти. 8 + 8 - [28]

Алексея Гавриловича село переизбирало в главы несколько раз. Он сидел в администрации уже семнадцатый год. Юголокские мужчины его уважали и боялись, женщины — любили и тоже уважали. Только один день в неделю глава проводил в холодном, необжитом, несмотря на семнадцатый год правления, кабинете. В остальное время, включая выходные, кабинет оставался под присмотром президента, взирающего со стены, а сам глава бегал по коровникам, лесопилке и вокруг строящейся детской площадки, на которую выбил у государства грант.

— Сто сорок семь рублей. — Он жестко положил твердую ладонь на лист, как будто на столе лежали Галины возражения, жалобы, причитания, которые ему хотелось пресечь и придавить сразу, чтобы не слушать.

— Сколько? — выдохнула Галя.

— Не сколькой, — ответил он. — Давай, Галя, работу искать.

Работа нашлась на зеленой стене старой водонапорной башни, куда местные вешали все объявления. Магазин «Аметист» искал продавца, и, когда Галя пришла устраиваться, Алена первым делом сказала о долгах: можно отпускать в долг все продукты, кроме водки и сигарет. «Чем больше дашь в долг, тем больше вернут», — сказала она.

— Галь, надо собирать долги, — жалобно говорит Алена, садясь напротив нее за стол в подсобке.

— Как собирать? — Галя смотрит на нее с удивлением.

— Ходить по домам и собирать. — Кровь приливает к трем глубоким складкам на мясистой шее Алены.

— Но ты не говорила, что придется самой ходить собирать, — возражает Галя, сжимая и разжимая руку. — Ты сама говорила в долг давать, вот я и давала.

— Придушит меня банк, Галь, — Алена обхватывает шею рукой. — Там уже такие проценты насчитали — мама моя родная. Я туда на прошлой неделе ездила — в Иркутск. Там мне мужчина такой в костюме говорит, что в тюрьму меня долговую посадят, коллекторы ко мне ездить будут. Кредит-то оформлен на меня. Говорила я Игорю — не надо нам этой Турции. Все люди как люди, на водохранилище отдыхают. Чем мы лучше? Брали-то сто тысяч, а верни триста. Мне себя с потрохами продать, столько не соберу. Я же думала, они забыли о долге, — виноватым голосом добавляет она. — А они все помнили и проценты копили… Галь, я ж тебе не говорю ко всем самой ходить. Я тоже пойду. Ты выбери, к кому пойдешь первому. — Алена открывает тетрадь. — И я выберу, с завтрего и начнем ходить.

Галя наклоняется над строчками и буквами, записанными ее собственной рукой и рукой сменщицы. Придвигает тетрадь к себе поближе, подслеповато щурясь, листает ее, пока Алена призывно, с какой-то сильной надеждой, как будто от Гали что-то зависит, смотрит в ее смуглый склоненный лоб.

Округлым, аккуратным ногтем Галя подчеркивает две фамилии, выбранные из десятков других, — Горохова Д. И. и Митюков А. И. Дарья Горохова и сосед Анатолий.

Живя с Сергеем, Галя думала, что ее семья проходит по тому кругу развития, который всем предопределен установившимся порядком, людской природой. Что по такому кругу ходит большинство. Люди встречаются, любят друг друга, рожают детей, охладевают друг к другу из-за тяжелой работы, малости денег, многости проблем, да и сами по себе, потому что растратили всю ласку, которая в сердце одного человека полагается для другого человека. А к старости, когда делить больше нечего и вся жизнь — какая была и другой не будет — прожита бок о бок, между двумя людьми — мужчиной и женщиной — снова образуется теплота, и любят они теперь друг друга как два близких родственника, и теплота эта, если и не греет, то не пускает в сердце одиночество, а это, само по себе, уже очень много.

Семейная жизнь Гали уже зашла на второй этап, и, хотя они и на нем не были уже в начале, а подвинулись к середине, до старости все же было еще далеко, и Галя думала, на третьем этапе жизненного круга ей воздастся по меркам того, как она терпела. Может, вот так любовь и уходит, думала она, — через безжалостность со стороны мужа. И когда Сергей избил ее в первый раз, она никому не пожаловалась, даже самой себе, просто поплакала недолго, стоя в хлеве, обнимая худую спину Зайки. Короткая жесткая шерсть Зайки не впитывала слезы, они текли по ворсинкам и попадали на коровью бледную кожу. Зайка вздрагивала иногда.

А по-другому быть все-таки не могло — мужчина, может, и сам удивляется, когда в нем ласки к женщине не остается, сам растерян и, не зная, чем заполнить пустое место, пускает в него безжалостность. И хотя отсутствие чего-то, пусть даже жалости, это как будто тоже пустота, но между отсутствием жалости и безжалостностью — огромная разница. Она в том, что «без жалости» — это когда в том месте, где обычно в людях водится жалость, ничего нет, и человек, видя, как плохо кому-то, мимо пройдет без сожалений всяких, а «безжалостность» на опустелое место приходит, и самая страшная приходит туда, где раньше была любовь.

Если к этому еще проблемы добавить, трудности, которые встают на мужском пути, неуважение к нему со стороны начальства, так и получается, что женщина рядом ему дана для того, чтоб хоть над ней власть чувствовать. Чтоб, осадив ее крепким словом или кулаком, вернуть к себе уважение. Ведь больше ни через кого он всего этого себе вернуть не сможет. Получается, что вот такая она эта предопределенная роль женщины — быть битой несколько раз в год.