Жизнь охотника за ископаемыми - [34]

Стоял прелестный августовский вечер. Сияла полная луна. Светло было, почти как днем. Ни один звук не нарушал глубокой ночной тишины; только ухала время от времени сова, призывая подругу из далекой лесной чащи, да журчала вода, которая текла по каменистым склонам, образуя небольшие водопады и разбиваясь о скалы.

Выше и выше поднимались мы через нетронутые человеком леса канадских сосен и елей, ветви которых заслоняли небо на высоте тридцати метров над нашими головами. Разреженный воздух наполнял легкие живительной силой, возбуждая, как вино. Мы знали, что высоко над нами встает гора Шаста, гигантская вершина хребта; но густой лес закрывал кругозор и мы могли видеть лишь часть дороги впереди. Затем неожиданно мы выехали из леса, оставив границу лесов позади, и вершина Шасты открылась во всей красе: безупречный конус поднимался на тысячу двести метров в воздухе, в одежде из вечных снегов, которые сверкали в лунном сиянии. Над ней на бледноголубом небе мерцали звезды, словно драгоценные камни.

Все мы видели это величественное зрелище впервые и были им потрясены. Мы ехали несколько часов, не теряя из виду величественных очертаний горы.

В Эшланде мне пришлось подождать извозчика с телегой и парой пони, который отвез меня в порт Кламаз, в Орегоне. В то время я был большим любителем рыбной ловли; поэтому ранехонько утром, прежде чем совсем рассвело, я был уже на ногах и шел среди высоких каменных дубов, которые украшали городок. Идя по сонным улицам, я наткнулся на следы огромного медведя-гриззли, которые отчетливо отпечатались в пыли дороги. Я пошел по ним мимо тихих домов. Там, где ворота были отперты, медведь, видимо, входил во дворы, обходил дом и снова выходил за ворота. Я надеялся увидеть его, но разочаровался: следы уходили в глухой лес.

В тот же вечер я выехал в форт Кламаз, где получил любезное приглашение поселиться у начальника гарнизона и располагаться, как дома. Приглашением я не замедлил воспользоваться.

Узнав, что в нескольких километрах от города один овцевод убил гриззли, я отправился к его становищу, чтобы взглянуть на зверя. Действительно, там лежала огромная туша, покрытая десятисантиметровым слоем сала; сала хватило бы, чтобы смазывать головы всех мальчиков Орегона. Повидимому, в ожидании наступления поры зимней спячки зверь запасался жиром, пожирая откормленных баранов из стад нашего приятеля-овцевода. Последний построил вокруг овчарни крепкую ограду из кустарников, завел множество собак и таким образом обезопасил свои владения от койотов^[37], но перед огромным зверем он был беспомощен. Пока он сторожил на гребне своей изгороди, его еще не тревожили, но стоило ему поместиться более удобно в своей палатке, как дремоту его нарушало жалобное блеяние овцы, которую медведь тащил в лес.

Дней за десять до моего приезда в Кламаз среди ночи его разбудил шум и смятение в стаде; он выбежал раздетый на холодный ночной воздух и увидел медведя в десяти шагах от себя, за узким и глубоким ручьем. Не подумав о последствиях для себя, если он только ранит зверя, он выстрелил из винчестера и первым же выстрелом пробил медведю череп.

Когда я приехал, шкура была уже снята, но огромная туша, которая весила, наверное, не меньше тонны, лежала на горячем августовском солнце. Владелец овчарни (я забыл, к сожалению, его имя, хотя я ему многим обязан) обещал после завтрака помочь мне в не весьма приятной работе снять с костей разлагающееся мясо. После того как ветер подул в нашу сторону, он спросил меня, люблю ли я форель; я ответил утвердительно, и он мне сказал, что знает поблизости речку, где можно всегда поймать несколько штук. Потом он исчез, и я его больше не видел до следующего дня.

При первой же попытке снять с костей мясо, зловоние стало таким невыносимым, что я почувствовал себя смертельно плохо. Я набил трубку и попытался подкрепиться курением, но даже и тогда запах оставался попрежнему нестерпимым. Я курил, и меня тошнило весь долгий день, пока я не счистил с костей гнилое мясо; кости я завязал в рогожные мешки и повесил на дерево для просушки. Потом пошел к речке и скоблил и тер свое тело песком с мылом; но отвратительный запах преследовал меня так, что я не смог ни ужинать, ни завтракать на следующее утро. Только за обедом удалось мне плотно и вкусно поесть. Даже и теперь еще, через тридцать лет, если мне говорят «медведь», — я чувствую запах того медведя.

В Кламазе я нанял в помощники человека по имени Джордж Лузли. Я купил двух верховых пони и одного вьючного; получил казенную палатку и прочее снаряжение и припасы из интендантства. Хлеб из нашей муки нам испек военный пекарь; приготовив все нужное, мы отправились на Серебряное озеро, хотя никто решительно не мог дать нам никаких указаний. Я получил от профессора Копа карту округа, изданную министерством… На ней было показано, — как мы увидели впоследствии, ошибочно, — что Лососья река (Спрэг-ривер) вытекает из Серебряного озера. Построенная, правительством дорога на восток пересекает реку Вильямсона казенным мостом и обрывается внезапно в индейском селении на западном берегу. Поэтому мы решили ехать по этой дороге насколько возможно дольше, а потом подняться по реке до ее истоков — до озера.