Жизнь? Нормальная - [12]

— Говорите что хотите. А теперь спать, спать, спа-а… — и я снова окунулся в тёплый поток, уносивший меня в сладкую Австралию, туда, где не было Рушницкого.

17

Публика начинала собираться.

Я оглядел зал. Ни Маши, ни Рушницкого не было. И странное дело, если не считать нашего милого доктора Реганы Мелконовны, никого из местных здесь тоже не было.

Может быть, все они уехали «отмечаться за холодильник ЗИЛ»?

Я вышел.

В радиусе ста шагов я прочесал парк. Ни Маши, ни Рушницкого не было.

Так долго?

Неужели?!.

Нет, это исключается.

Неожиданно я натолкнулся на щегольской спортивный автомобиль, стоявший в укромном месте за кустами. Бросалось в глаза, что иномарка прошла безвкусную реставрацию: отхромировано всё, что можно и нельзя было хромировать; авто выглядело немножечко самоваром. Аляповато и ярко, «по-цыгански», был раскрашен кузов.

— Каррешь! У-у-у…

Я обернулся и увидел Амата. Выпуклые, влажные глаза мальчика не замечали меня. Он весь, и телом, и взором, был повёрнут к машине.

Я отступил, оставил их наедине — мальчика и машину — и опять направился к клубу. Туда тянулись туристы. Гасбичадзе, говорили у нас, — это интересно. Значит, они придут сюда.

18

После концерта я вышел первым.

Со скамейки, замаскированной зеленью, как из укрытия, я пронаблюдал за выходящей и уходящей публикой. Маши и Рушницкого не было.

Вот ушла и библиотекарша. Клуб закрыли изнутри. Надо было идти спать, но там в доме был Рушницкий. А мне хотелось прежде встретиться с Машей.

Пустую площадку перед клубом освещала ненужно яркая лампа на фонарном столбе. Дверь клуба отворилась, и из неё вышла Белла Григорьевна. Она быстро спустилась со ступенек высокого крыльца. В проёме двери показался Гасбичадзе.

— Белла! — в смысле «Вернись!» — крикнул он.

— Зачем я нужна каждому вам? — недвусмысленно и где-то остро поставила вопрос Белла Григорьевна.

— Белла? — вопросом на вопрос ответил певец.

— Это очень главное, — подчеркнула Велла.

— Белла! — «Вот. Посмотри мне в душу!» — распахнулся Гасбичадзе.

— Я не интересуюсь, — отвела она попытку установить отношения предельной близости.

— Белла, — призвал уже не к чувству, а к рассудку влюблённый.

— Чем вы занимаетесь? Я с вами спрашиваю! — с нотой обличения воскликнула киоскёрша.

— Белла?! — «Ну разве вы не знаете?» — слышалось теперь.

— Честная киоскёрша и автомобильный махинатор. Вы себе думаете?! — предложила учесть социальное неравенство разумная женщина.

— Бе-елла, — с подтекстом «Я готов примириться с вашей честностью», произнёс несчастный бизнесмен.

— Каждому вам я на плохое не рекомендую, — очень строго сказала Белла Григорьевна.

— Белла! — как бы предупредил её Гасбичадзе от необдуманного шага.

— Да, и ещё вам раз — да! — с оттенком «нет» отрезала Белла. Она повернулась к Гасбичадзе спиной, и её каблучки застучали по асфальтированной площадке.

— Белла!! — надрывно воскликнул представитель местных деловых кругов и бросился за ней.

Здесь произошло неожиданное.

На ярко освещённую площадку ворвалась хромированная торпеда. Завизжали тормоза, машина на мгновение замерла, осев на заднюю ось, затем дала задний ход, повернула на широкую аллею. Словно пьяная, она моталась из стороны в сторону. Качались, удаляясь, рубиновые огни.

— Белла-а!! — опомнившись, взревел Гасбичадзе и рванулся вслед за похитителем.

— Амат! Моё горе. Вернись! — спотыкаясь на высоких каблуках, бежала Белла Григорьевна. Впрочем, она вскоре остановилась, схватившись за сердце. — Люди, это я его вскормила! — словно бы обращаясь к народу на площади, вскричала киоскёрша. — Я пригрела этого змею, этого угонщика! Ама-ат!! — снова побежала она.

Фырканье мотора, крики погони, скрежет переключаемых передач постепенно пропадали вдали, а потом и совсем растворились в глубине парка.

Погасла яркая лампа у клуба. В свете немногочисленных ртутных светильников парк напоминал балетную декорацию. Кусты раздвинулись, и кто-то сел на другом конце скамейки. Кто-то долго и безуспешно чиркал спичкой. Наконец вспыхнул свет в дрожащих ладонях и осветил лицо закурившего Рушницкого.

— Это вы? — удивился я.

Рушницкий поднёс спичку к моему лицу и, опознав меня, ничего не ответил.

— Как… ваше предприятие?

Рушницкий молчал. Дрожал только красный светлячок его сигареты.

По аллее стремительно, по-мужски, шла на нас женщина. Что-то очень важное, как приговор, она должна была принести сейчас, немедленно, кому-то из нас.

Мы вышли из укрытия.

— Она вернулась, — потрясённо произнёс Рушницкий.

Странное было у него лицо. Оно одновременно выражало страдание и озарялось счастьем. Неожиданно он сделал несколько робких шагов в сторону аллеи и остановился. Его спина стала снова судорожно наклоняться, затем, вместе с правой ногой, оказалась в горизонтали. Балансируя руками в ласточке, Николай Иванович наконец подломил ногу-подпорку и оказался на коленях.

Плачущее лицо Рушницкого, всё его тело и дух его были обращены к Маше.

Не замечая Николая Ивановича, Маша вплотную подошла ко мне. Её глаза чернели ненавистью на незнакомом теперь лице, казавшемся гипсовым в зелёном свете фонарей.

— Вы меня пробовали переуступить?… Я презираю вас… Я бы ударила вас… но вы весь…