Жизнь Микеланджело - [25]

Таким образом, Виттория открыла для искусства Микеланджело область веры. Она сделала больше: подстрекнула его поэтический гений, пробудившийся под влиянием любви к Кавальери[262]. Она не только просветила его отно сительно религиозных откровений, о которых он имел смутное предчувствие, но, как доказал нам Тоде, подала ему пример прославления их в стихах. В самом начале их дружбы появились первые «Духовные сонеты» Виттории[263]. Она посылала их своему другу по мере написания[264].

Он почерпал в них утешительную сладость, новую жизнь. Прекрасный ответный сонет, обращенный к ней, свидетельствует о его нежной благодарности:

Блаженный дух, ты с пламенным стараньем

В жизнь сердце шлешь, что в смерти застарело,

Меня в стране, где все светло и цело,

Встречаешь не в пример другим созданьям.

Как прежде взору, так теперь мечтаньям

Ты предстаешь, и горестное тело

Надеждой вновь питается несмело,

Что наравне с другим живет желаньем.

Такие речи обращались ныне

Ко мне среди такого попеченья,

Что все — тебе в писаниях напрасных.

Стыду я послужил бы и гордыне,

Когда б пустые дал изображенья

Взамен живых созданий и прекрасных[265].

Летом 1544 года Вдттория вернулась в Рим в монастырь св. Анны, где и оставалась до самой смерти. Микеланджело посещал ее там. Она с любовью о нем думала, стараясь вносить какую‑нибудь отраду и удобство в его существование, делать ему незаметным образом какие‑нибудь маленькие подарки. Ню хмурый старик, «не хотевший ни от кого принимать подарков»[266], — даже от тех, кого он больше всего любил, — тказывал ей в этом удовольствии.

Она умерла. Он видел, как она умирала, и произнес эти трогательные слова, показывающие, какую целомудренную сдержанность сохранила их великая любовь:

«Ничто не приводит меня в большее отчаяние,!как мысль, что я не поцеловал ее лицо в лоб, как поцеловал ей руку»[267].

«Смерть эта, — цишет Кондиви, — надолго его ошеломила: казалось, он лишился рассудка».

«Она хотела мне величайшего добра, — ‘Печально говорил впоследствии Микеланджело, — и я со своей стороны хотел ей того же. (Mi voleva grandissimo bene, e io non meno a lei.) Смерть похитила у меня великого друга».

Он написал на эту смерть два сонета. Один из них, всецело пропитанный платоническим духом, отличается тяжелой изысканностью, бредовым идеализмом; он похож на ночное небо, исчерченное молниями. Микеланджело сравнивает Виттюрию с молотом божественного ваятеля, извлекающего из материи возвышенные мысли:

Коль грубый молот мой из твердой глыбы

Исторг различные изображенья,

Они лишь от творца ведут движенья

И жить без чуждой воли не могли бы.

Лишь в небесах божествен молот, ибо

Себе и всем другим он украшенье.

Не может молот быть без повторенья,

Лишь в нем соединились все изгибы.

И, так как тем сильней удара сила,

Чем выше вознесен над наковальней, —

Мой в небеса вознесся надо мною,

Чтоб до конца то дело доходило,

При помощи твоей первоначальной,

Что одиноко шло стезей земною[268].

Другой сонет, более нежный, провозвещает победу любви над смертью:

Виновница стенаниям и крикам

От мира и от глаз моих сокрылась.

Природа, что возвысить нас стремилась,

Поражена теперь стыдом великим.

Пусть смерть не говорит в восторге диком,

Что солнце солнц навеки закатилось.

Любовью смерть поправ, ты возвратилась

Жить на земле и в небе с райским ликом.

Старалась смерть неправая и злая

Окутать тенью житие святое,

Души ее красоты заглушая.

Творения ж ее твердят другое.

Видна живее жизни жизнь живая

И смертью небо взято, ей чужое[269].

За время этой серьезной и ясной дружбы[270]Микеланджело исполнил свои последние великие произведения в области живописи и скульптуры: «Страшный суд», фрески Павловой капеллы и, наконец, гробницу Юлия II.

Микеланджело, покидая в 1534 году Флоренцию с тем, чтобы поселиться в Риме, думал, что, освободившись со смертью Климента VII от других работ, он сможет спокойно окончить гробницу Юлия II и затем умереть, очистив совесть от этой тяжести, которая всю жизнь на нем лежала. Но не поспел он туда приехать, как снова позволил новым хозяевам сковать себя цепями.

«Павел III призвал его к себе и просил поступить к нему на службу… Микеланджело отказался, сказав, что он не может, так как он был связан договором с герцогом Урбднским, пока гробница Юлия II не будет окончена. Тогда папа разгневался и сказал: —У меня уже тридцать лет это желание; что же, теперь я стал папой и все‑таки не смогу его удовлетворить? Я разорву договор, я хочу, чтобы ты, несмотря ди на что, поступил ко мне на службу»[271].

Микеланджело готов был бежать.

«Он хотел приютиться в окрестностях Генуи, в аббатстве епископа Алерийского, который был его другом и другом Юлия II; там, неподалеку от Каррары, он с удобством окончил бы свою работу. Приходила ему мысль уехать также в Урбиьо, место спокойное, где он надеялся встретить благосклонное отношение в память Юлия II; с этим намерением он даже послал туда одного из своих близких людей, чтобы купить там дом»[272].

Но когда надо было решиться, у него, как всегда, не хватило силы воли; он боялся последствий своих поступков, он стал тешиться вечной своей иллюзией, вечно его обманывавшей, что он может выйти из положения путем какого‑нибудь компромисса. Снова он позволил себя привязать и продолжал тащить свои колодки до конца дней.