Жизнь Маркоса де Обрегон - [10]

– Все ваша ярость и порывистость; вы так внезапно вскочили, а я в это время так сладко спала, что, испуганная внезапностью, я упала за кровать и угодила лицом прямо в тысячу находящихся там всяких ненужных вещей, о которые очень сильно поранилась.

Супруг успокоил ее, как только мог, а мог он очень хорошо, потому что честные женщины, когда они спотыкаются и не впадают в ошибку, хватаются за покаянные четки,[54] которые очень тонки; и так как она увидела, что в трех случаях ее постигла неудача и для нее это кончилось плохо, она не захотела пробовать четвертого. У юноши от всех опасностей и зубов собаки как рукой сняло любовь и тщеславие, которых было у него немного.[55]

Глава IV

Так как вся ночь была до сих пор настолько беспокойна и полна огорчений, досады и волнений – результатов, свойственных подобным мечтаниям, основанным на бесчестье, оскорблении и грехе, то остаток времени до утра все спали так крепко, что, привыкнув вставать обычно очень рано, я не просыпался, пока утром не постучали в дверь, вызывая доктора на какой-то очень неотложный визит. Я поднял голову и увидел, что солнце уже заглядывало в мое помещение, однако я никогда еще не смотрел на него с таким неудовольствием. Я окликнул огорченного юношу, который как будто скорее был в забытьи, чем спал, и, узнав, что он решил не возвращаться больше к прежним проказам, я сказал ему:

– Ведь самая большая опасность еще впереди, если ты не будешь жить осторожно и скромно, потому что, хотя ты в настоящее время, правда, не нанес оскорбления этому дому, – а желания хотя и пятнают совесть, но не наносят ущерба чести, – все же, ради ее репутации и собственной безопасности, следует хранить тайну, которую, будучи малоопытным юношей, ты мог бы разгласить, если тебе покажется, что это были происшествия, вполне заслуживающие стать известными, и что когда ты будешь таинственно рассказывать о них, люди не поймут, что это ложь, в какую впадают все болтуны; итак, заметь себе, что для тебя дело идет не меньше как о жизни, если ты сможешь молчать, или о смерти, если захочешь болтать. Ни одного преступления не совершено из-за молчания, а из-за болтовни каждый день их совершается много. Болтовня – это достояние всех людей, а молчание свойственно только благоразумным; я уверен, что сколько ни происходит убийств,[56] все они вызваны оскорблениями, нанесенными языком, о чем виновники этих убийств даже не знают. Хранить тайну – это добродетель, и того, кто не хранит ее из добродетели, заставляют ее хранить из страха. Вовремя молчать очень похвально, тогда как противоположное – отвратительно; болтовня о том, о чем нужно молчать, подвергает нас опасности и смерти, а противное защищает нас от всякого вреда и обеспечивает нам жизнь и спокойствие. Никто не видал себя лопнувшим из-за хранения тайны или подавившимся, проглотив то, что собирался сказать; пчелы жалят того, кого им вздумается, но при этом теряют жало и жизнь, – и с теми, кто разбалтывает тайну, о которой им следовало молчать, происходит то же самое. И в заключение скажу, что молчание – это добродетель самая высокая и настолько почитаемая среди людей, что подобно тому, как восхищаются, видя хорошо говорящего попугая, который раньше не умел этого, так же восхищаются, видя хорошо молчащего человека, который умеет говорить. И чтобы не утомлять тебя больше, я скажу, если ты не хочешь молчать, потому что это правильно, – так молчи из-за опасности, которой ты себя подвергнешь, затронув честь столь храброго человека, как доктор.

Сказав ему это и многое другое, я отправил его домой больше со страхом, чем с любовью, или более напуганным, чем влюбленным. Доктор оделся столь поспешно, что не имел времени взглянуть на пораненное лицо своей жены, которая первое, что сделала, не одеваясь и не теряя времени, чтобы сунуть ноги в мулильи,[57] – это посмотрелась в зеркало и, увидя, что ее лицо расписано несколькими полосами, настолько огорчилась этим, что в течение многих дней не снимала с лица покрывала, а так как она была такой кроткой и нежной, то казалось, будто она носила его не по необходимости, а как наряд. Когда я мог с ней поговорить, я пришел туда, где она занималась украшением своего страшного лица, и, высказав сочувствие по поводу многих синяков, которые я на ней увидел – у людей с очень белой кожей они появляются от всякой причины, – я сказал ей, насколько мог и умел мягче:

– Что вы думаете о вашей счастливой судьбе? Ведь она была именно такой, потому что, сколько раз вы ее ни испытывали, она заботилась, чтобы замыслы не перешли в исполнение и чтобы, таким образом, ваша честь, уже готовая пасть, оставалась невредимой в столь затруднительном положении, ибо когда вы бросались в опасность с таким определенным желанием, она ставила вам столько препятствий для падения и давала столько возможностей для раскаяния. Если бы вы упали в очень глубокую реку и вышли из нее, не замочив платья, разве вы не считали бы это чудом и делом никогда не виданным? Если бы вы бросились на тысячу обнаженных шпаг и не получили раны, разве вам не показалось бы, что это дело руки Божьей? Так верьте и будьте уверены, что это было вполне очевидное проявление божественного милосердия по отношению к вашей милости и вашему супругу, так как оно избавило вас от вашей собственной воли, а самая могущественная сила, какая существует против нас, это наша собственная воля; она нас одолевает и делает рассудок своим рабом настолько, что даже не оставляет ему свободы, чтобы он мог руководиться здравым смыслом или, по крайней мере, обратиться к нему. Так как порочная воля покорила столь невинную душу, то эта воля сама, с помощью раскаяния и разума, должна вернуть ей ее свободу. Раскаяться и одуматься свойственно доблестным душам; опыт нас делает осторожными, как решимость – бесстрашными. Когда воля нас дерзко толкает на что-нибудь, дурное последствие исправляет это страхом; лучше рано раскаяться, чем поздно плакать. Пресеченное вначале зло улучшает середину и обеспечивает конец; лучше, думая об этом дурном последствии, остановиться, чем, упорствуя, надеяться, что оно будет лучшее. Счастлив тот, к кому опыт приходит раньше, чем вред. Дурные намерения, не выполненные вначале, порождают осторожность впоследствии. Кто не ошибается, тому не в чем исправляться, а кто ошибается, тому есть в чем делаться лучше, – ведь Бог счел за лучшее, чтобы зло существовало, – ибо за дурными делами следует раскаяние, – чем иметь мир без зла; так что Его величие больше проявляется в том, чтобы извлекать доброе из злого, чем сохранять мир без зла. Дай Бог, чтобы все, что ни случается дурного, имело бы такое же неудачное начало, как это, потому что зло было бы меньше вследствие таких возмездий. Ваша милость приходит в себя, ценя свою красоту наравне со своей честью; а эту беду я предотвратил и предотвращу еще больше.