Жизнь Льва Шестова. Том 2 - [23]

N'aurons-nous pas en fran^ais un echo de votre lepon sur Kirkegaard et Dostoievski? (17.07.1931) [44].

Где и когда Шестов читал лекцию о Киркегарде и Достоевском, о которой пишет Корбен, определить не удалось. (В 1930/1931 учебном году Шестов читал в Сорбонне курс «Религиозные идеи Толстого и Достоевского», а в декабре

1932 г. начал читать курс «Достоевский и Киркегард».)

***

К тому же времени относится письмо Шестова к Шле- церу, который с женой Маргаритой (друзья ее называли Мами) уехал на несколько месяцев в Амели-ле-Бен:

Сейчас получил Ваше письмо. Завтра я, наконец, уезжаю, хлопот, как всегда, много, но я все-таки хочу до отъезда хоть несколько слов написать Вам, чтоб поблагодарить Вас и выразить Вам мою радость по поводу того, что Вы написали мне. Так редко мне приходится встречать человека, которому попытка «критиковать разум» не по Канту, а по Достоевскому не казалась бы заранее осужденной на неудачу, что когда я слышу от Вас, что наши беседы оставляют после себя доброе воспоминание, мне это кажется почти что недоразумением, точно я не услышал то, что мне сказали, а ослышался — т. е. услышал такое, чего никто мне не говорил. Прошедший год — моя встреча с Киркегардом — был для меня особенно трудным. И до сих пор еще, каждый раз когда я вспоминаю про эту «душу», с которой я столкнулся в своих странствованиях, мне приходится делать величайшее напряжение, чтоб не свернуть на путь кантовской критики, который неизбежно ведет назад к Спинозе. И потому слышать хотя изредка ободряющий голос так нужно и так радостно. Спасибо Вам, что собрались написать. С Мейерсоном вышел разговор интересный, но не в том смысле, в каком я ждал. Трудно в письме, особенно когда спешишь, рассказать, в чем дело, т. е. обстоятельно рассказать. В общем, хотя в начале разговора М. даже заинтересовался моей мыслью, что то, что он делает, есть метафизика познания, но в конце концов, когда я ему пытался растолковать, что его идея об identiteне допускает мысли, что арифметика основывается на опыте, он пришел в такое возбуждение, что я стал бояться за него. И тут выяснилось, что для него, или для его сознания — identiteв сущности только, как он выразился, «некоторая надежда», что он во всем согласен с Миллем и, что, следовательно, у него никакой метафизики нет, нет даже теории познания, а есть опыт эпистемологии в духе Милля, чуть-чуть прикрытой налетом рационализма. Так он себя понимает, таким он себя видит.

Очень рад за Вас и Мами, что Вы теперь имеете хоть на несколько месяцев приют в Амели, где можете и отдохнуть, и позаняться, и прийти в себя. Старайтесь по возможности дольше там остаться — в Париж никогда не опоздаете. Тут Вы, верно, и Гоголя[45] закончите — и надеюсь, что с Плоном у Вас глаже пойдет, чем с Галлимаром. (18.07.1931).

20 июля Шестов поехал в Шатель. Как и в предыдущем году, Шестовы жили в пансионе «Пале-Рояль». Вскоре после приезда он пишет Ловцким:

Ваше письмо получил уже в Шателе. Конечно, все те вопросы, о которых ты говоришь, нужно очень и очень обсудить. Как устроить мамашу на будущее время и все вообще, что к мамаше относится, решить не легко. Тоже и здесь, как я писал вам, накопились всякого рода семейные осложнения, о которых нужно побеседовать и которые нужно разрешить. Но все это — особенно то, что относится к мамаше — так сложно, что по переписке — об этом совсем и говорить невозможно. Необходимо, чтоб вы сюда приехали — тогда только все можно будет выяснить. Мне, например, кажется, что если мамаша уже так состарилась, что ее нужно перевести к родным, т. е. к кому-нибудь из детей, то правильнее всего ее перевести к Соне. Но нужно об этом поговорить с Соней, да и нам меж собой нужно поговорить об этом. Отсюда один вывод: поезжайте в Экс, оттуда в Шатель, а из Шателя в средних числах сентября поедем все вместе в Париж. К тому времени и Соня вернется, и мы все отлично обсудим. Я считаю, что это — прямо необходимо сделать — иначе мы все будем переписываться и ни к чему путному не придем. Не пишу больше ничего об этом, т. к., во-первых, считаю, что переписываться об этом бесполезно, и даже, пожалуй, может привести к разным неприятным недоразумениям, как это часто бывает, когда переписываются на такие темы, а во-вторых, надеюсь, что вы все-таки сюда приедете. У нас ничего нового. Перед отъездом видел всех наших — и у нас все по-старому. От Шнейдера ничего не получаю — даже писем. Может быть, ты, Герман, поговоришь с ним по телефону. Правда, я мало надеюсь, что теперь, когда в Германии все так напряжено, можно хоть чего-нибудь от Шнейдера добиться. (24.07.1931).

В другом письме к Ловцким Шестов сообщает:

Я получил письмо от М.Е. — он пишет, что Нитше Гезельшафт охотно пригласит меня, если в Германии будет все спокойно, прочесть доклад о Нитше и Киркегарде. Но, по-моему, если Нит. Гез. и пригласит — вряд ли мне придется раньше весны приехать, т. к. переговоры с другими учреждениями прервались и раньше осени не возобновятся. (6.08.1931).

Нитшевское общество послало Шестову приглашение приехать в ноябре, но Шестов предпочел отложить поездку на весну 1932 (см. стр.94). Но и весной он опять не смог поехать (см. стр.97).