Жизнь коротка, как журавлиный крик - [52]

«Да будет вся наша вселенская охота за душами взаимно удачна!».

— Говорю я тост — вдогонку ему.

КАК МЫ ЗАБЛУДИЛИСЬ философская сказка

Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое‑нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще с детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое‑нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть.

Ф. ДОСТОЕВСКИЙ. «Братья Карамазовы»

Мы торопились под Новый год на Лаго — Наки. Шедший впереди меня Барба говорил не умолкая:

— Ты меня хоть слышишь? Я ведь ничего не вижу. И ничего подобного не видел. Хоть держись за руки. Куда ты меня привел? И вот это страна детства?

Барба много говорил не только потому, что он веселый человек, не только потому, что мы начинали приятное путешествие на Лаго — Наки. («Барба» придумал ему я, у него было другое вполне приличное имя. Но мое понравилось всему кругу друзей и вскоре закрепилось за ним.) Барба был разговорчив и подругой, сугубо конкретной причине. В самом начале подъема мы вошли в густой туман, плотно окутавший нас и все, что было вокруг. И Барба своим голосом давал мне возможность не потеряться.

Привел сюда Барбу я. Он давно хотел здесь побывать. От многих слышал восторженные рассказы. Но более всех, мне казалось, на него повлияли мои.

В далеком детстве сюда, на плато, на обильные луга, пригоняли скот наши аульчане, и мои дяди нередко брали меня с собой. Я старательно перемешивал в своих воспоминаниях правду и вымысел, быль и фантазию и нередко замечал в глазах друга блеск соблазна.

Сегодня, когда мы подъезжали сюда на машине, меня охватило непонятное волнение. Казалось, я шел на встречу с близким, с кем расстался давным давно. «Волнуешься, старик!» — отметил Барба мое состояние.

Меня удивляло, что я ничего здесь не узнаю. На этом склоне я бывал много раз. Неужели туман так неузнаваемо все меняет?» Однако это место кажется мне знакомо. Я остановился. Нет. Не помню. Если там слева густой кустарник, то… Я пошел влево, но наткнулся на лощину. Надо оглядеться. Я стоял до того, как вспомнил Барбу, и сразу позвал его. Ответа не было. Я пробежал вперед и покричал еще, и еще раз его имя. Никакого ответа.

Не помню, сколько я исходил, прежде чем вышел на эту поляну. Здесь было меньше тумана. Прямо на глазах он расходился, и сквозь него открывался необычайный пейзаж. Я остановился, чтобы отдышаться. Картина производила впечатление особой, неземной красоты. Картину эту сотворил расходящийся, разорванный на клочья туман.

Я любовался, пока что‑то тяжелое не ухнуло внизу. Я посмотрел в ту сторону и обомлел. На поляне в клочьях тумана показался Великан.

Вслед за испугом у меня появилась надежда остаться незамеченным. Нас разделяла полоса тумана. Мне достаточно было присесть, чтобы спрятаться за нее. Однако Великан, хоть и был сосредоточен, шел прямо на меня. Казалось, он углублен в свои мысли, и знает свою цель, и свободно идет к ней. Когда он пересек полосу тумана, у меня не осталось никакой надежды. И когда он подошел ко мне и, ничуть не удивившись стал что‑то говорить, меня охватил ужас. Он стал делать странные движения. Я заметил, что и я делал такие же странные движения. Потом стало ясно: он повторяет меня. Но он не передразнивал меня, а был как‑то связан со мной — так, что мои движения передавались ему. — Перестань суетиться, ты мне мешаешь — сказал Великан.

— А что я тебе делаю? — вырвалось у меня детское оправдание. Великан усмехнулся.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Юрра, — протяжно отметил он ударение на последнем слоге.

Я вспомнил, что где‑то в Прибалтике так называют море.

— А куда ты идешь?

— На встречу. С тобой. С собой. Он помолчал и как бы про себя грустно сказал:

— Да… Ты меня не помнишь… Ты себя не помнишь. Мне показалось, что передо мной стоит и заговаривается сумасшедший.

— Знаешь что, иди своей дорогой, я пойду своей — предложил я. — Так было до сих пор. Но вряд ли ты от этого выиграл, — ответил он.

Я понял, что он меня так просто не отпустит.

— Тогда пойдем вместе.

— Если б это было возможно, — помечтал он и добавил: — Мы ведь уже были вместе.

При этих словах лицо Великана показалось мне очень знакомым.

Конечно, я его знаю! Это лицо… Настолько знакомо — и не могу вспомнить…

— Мы расстались в детстве, — он помогал мне вспомнить что‑то очень знакомое. Смотрел на меня спокойно — с высоты своего огромного роста.

— Детство… Одним из увлечений были кони.

— А ты на конях много катался? — спросил я. Он кивнул, дав знать, что одобряет мою попытку. У моего дяди было две лошади. Одна считалась моей. — А твоя лошадь была та, что худая, резвая. Лицо Великана еще более просветлело:

— Ты тайком подкармливал ее хлебом и яблоками, чтобы у нее было больше сил. Потом тебя отвезли к тетке. Ты долго не мог привыкнуть. Прятался и плакал по маме, друзьям, лошадям…

Дальше можно было не продолжать. Меня осенила догадка. Однако я понял по его глазам, что было излишней откровенностью признаться, что в нем я узнал себя. Я вспомнил свои детские фотографии и сказал: