Жизнь как песТня - [30]

Так как в то время я был еще доста-точно густ, то он относился ко мне с неприязнью, как, собственно, и ко всем остальным, у кого обнаруживались хоть какие-то признаки волосяного покрова.

И вот этого божьего одуванчика и решил разыграть безжалостный Вова Моисеев.

Однажды, когда Григорий, безмятежно готовясь к выступлению, переодевался в концертный костюм, сидящий рядом ма-эстро, откинув специально заготовленную для этого дела газету «Neues Deutschland», зевнул и сказал будто бы между прочим:

– Вот пишут – в Берлине профессор Ризеншнауцер полностью восстанавливает волосы. Успех гарантирован. Опыты на морских свинках показали прекрасные результаты.

Гриша, застыв с ботинком в руках в классической стойке гончей, почуявшей зайца, спросил, судорожно сглотнув:

– Мне не показалось? Ты сказал – полностью восстанавливает?

– Именно это я и сказал!

Чтобы самому убедиться, что услышанное им – правда, Гриша схватил газету, покрутил ее туда-сюда и на грани отчаяния выдохнул:

– Но она же немецкая!

– Конечно, немецкая, а какой же ей еще быть? Профессор-то из Берлина!

Гриша снова принялся комкать газету, как будто надеясь на то, что какой-нибудь потусторонний Барабашка поможет ему в считанные секунды овладеть капризным немецким, но пришелец из потустороннего мира не откликнулся на его призыв. Тогда он снова переключил внимание на Моисеева и, обратив к нему полные надежды глаза, спросил:

– Ну и как профессор лечит?

– Не сказано! – развалившись в кресле, величаво отозвался Моисеев. – Сказано, что лечит, а как лечит, не сказано. Секрет фирмы. Дай-ка газетку еще разок.

Гриша безропотно дал.

– Если меня не подводит зрение, они для установки правильного диагноза просят еще и фотокарточки прислать.

– Фотокарточки чего? – засуетился Гриша. – Меня?

– Да на кой хрен ему твоя харя? Испугается еще, не дай бог. Лысины, разумеется.

– Лысины? – ахнул Гриша.

– А что тебя так поражает, я не понимаю? Ты ведь лысину собираешься лечить?

– Да. Остальное у меня вроде все в порядке.

– Ну вот! Надо же профессору посмотреть, как она у тебя устроена.

– А как она может быть устроена? – разводил от непонимания руками Моткин. – Лысина она и есть лысина! Какие в ней могут быть секреты?

– Да, Гриня! – вздохнул Моисеев. – Ты как был деревней, так деревней и остался! Ты уж, если не знаешь чего, так молчи лучше, чтоб народ не смешить. И запомни – лысина всегда индивидуальна. Понимаешь, всегда!

– Да это-то я понимаю. Я другого не понимаю – фотокарточки для чего?

– Повторяю для идиотов: чтобы понять ее характер и правильно про-ди-аг-но-сти-ро-вать! Ты ведь прежде чем зуб начать лечить, делаешь снимок? Это тебя не удивляет?

– Черт его знает! – бормотал сбитый с толку Моткин. – Зубы это зубы, а лысина – все-таки лысина. Чуднґо как-то! А сколько фотокарточек?

– Сейчас глянем! – охотно отозвался Моисеев и снова приложился к печатному органу. – Три! – празднично объявил он. – Три, родимые! Лысина со стороны правого уха, соответственно со стороны левого и лысина сверху. Так что вперед и с песней. Да, вот тут еще и адресок указан. Ты адресок-то запиши, – сказал он. – Берлин. Институт мужской красоты. Отделение кожноголовной поверхно-стной хирургии. Профессору Ризеншнауцеру. Лично в руки.

Григорий тщательно записал адресок и, с трудом дождавшись конца выступления, рванул в фотоателье.

– Мне три фотографии лысины! Слева, справа и сверху! – второпях, снимая пальто, бросил он мастеру моментального снимка.

Мастер, слегка оторопев, задал вполне резонный при данных обстоятельствах вопрос:

– А зачем это, хотелось бы узнать?

– А вам какое дело? – огрызнулся Моткин. – Сказал – три, значит, три! Десять на пятнадцать!

Кинув дикий взгляд на посетителя и окончательно убедившись, что клиент, несомненно, психически неполноценен, фотограф, во избежание припадка, как и было указано, сфотографировал моткин-скую лысину слева, затем справа и только потом, усадив чокнутого гостя на стул, взгромоздился с камерой на стремянку и уже оттуда, со стремянки, максимально укрупнив темечко, умудрился отснять столь важный и, может быть, могущий в корне изменить одинокое Гришино существование кадр.

Схватив еще мокрые снимки, Григорий опрометью бросился в гостиницу, с тем чтобы как можно скорей представить их на моисеевскую экспертизу. Ему казалось, что между Моисеевым и легендарным профессором из Берлина наверняка существует тайная связь.

Моисееву же не хотелось разбивать моткинских иллюзий. Тем более что он же и являлся инициатором всей этой грустной комедии. А потому, протерев бархотной тряпочкой лупу, он принялся долго и сосредоточенно рассматривать запечатленный на нем стратегический безволосый объект. На лице его обозначилось глубокое раздумье. Моткин замер в ожидании приговора.

– Ну что же! – прервал наконец глубокомысленное молчание посланник несуществующего врачевателя из Германии. – Я думаю, профессор Ризеншнауцер не будет разочарован. Форма черепушки, безусловно, несколько непропорциональна и паталогична, но другого я, честно говоря, и не ожидал. Чудес, Гриня, не бывает. Это, конечно, может повлиять на процесс наращивания обновленных луковичных корешков, но в целом тем не менее картина достаточно оптимистична. Мне кажется, что профессор в своей богатой практике встречался со случаями и пострашнее. Думаю, можно отправлять. Адресок не потерял?