Жизнь как она есть - [7]

Часто теперь я голодала, но «есци» к бабе Мариле не ходила. Решила лучше брать у соседки белье (она стирала для воинской части), этим зарабатывала себе на хлеб.

Так я дождалась возвращения мамы из Речицы.

ОТЕЦ

Отец работал тогда машинистом электродвижка детского дома в парке, бывшем имении графа Чапского.

Жили мы в деревне Борисовщине за парком — это рукой подать до Станькова.

Помнится, отец на работе. Я часто бегала к нему, еще малышка, в парк: очень уж мне нравился локомобиль — блестящий, чистый, попыхивающий, как маленький паровозик. Мне казалось, что он вот-вот сорвется с места и помчится по нашей пыльной проселочной дороге. Но увы, «паровозик» стоял; пожалуй, ему не хватало рельсов. Нравилось мне здесь все: и запах мазута, и шум работающих поршней, и посвистывание приводных ремней, и до блеска начищенные, сверкающие, как золото, медные части этой чудо-машины. Тепло, исходящее от нее волнами, ласково и приятно обдавало голые мои руки, лицо, босые ноги.

А рядом — папка. Лицо его и руки всегда были выпачканы мазутом, как будто чистюля-машина, играя, нарочно проделывала это с ним. А он только поблескивал своими серыми, с вечными лукавинками, глазами.

Одетый во флотскую робу, из-под которой выглядывала тельняшка, всегда с паклей в руке, он снимал обтянутую парусиной шапку, резким взмахом головы откидывал свою пышную темно-русую шевелюру назад, заговорщицки подмигивал мне, кивком указывая на машину: вот, мол, какое диво дивное! Видишь?

Папка очень любил технику. Любовь эту он принес с Балтийского флота, где с первого года империалистической войны начал службу простым кочегаром на линкоре «Севастополь», а потом уже, в годы революции и гражданской войны, машинистом на линкорах «Парижская коммуна» (так стал называться «Севастополь») и «Марат».

Линкор «Марат»! Я так живо представляю его себе с самого моего детства: гордый, красивый и сильный корабль. Моего младшего братишку родители назвали Маратом, по я почему-то долго, очень долго не связывала это имя с названием корабля. Линкор жил в моем сознании сам по себе, а мой братик — отдельно.

Я знала и примечала в своем отце все. Ходил он, по своей морской привычке, усвоенной за девять лет службы на флоте, чуть покачиваясь, широко и прочно ставя ноги, спокойный, уравновешенный, и я не подберу другого слова — надежный.

Я не помню случая, чтобы он был зол, угрюм, груб, чтобы повысил на кого-нибудь голос. Правда, однажды я и Лёля вывели даже его из терпения…

По рассказам бабушки Зоей, отец до призыва на флот очень много, умело и с любовью работал на земле: пахал, сеял, косил, убирал урожай. Но после флота он навсегда «заболел» техникой. «Паровозик» в детском доме, к моему великому огорчению, ему надоел. И в 1929 году, вместе со своим старшим братом Ефимом, отец уехал в Дзержинск, где началось строительство МТС.

Они с дядей Ефимом и строили эту МТС, а жили первое время в зелененьких вагончиках. Я с мамой приезжала тогда навещать папку, и мне было смешно и удивительно, что в «городе» такие маленькие, дощатые «домики».

Отец и дядя, по моему представлению, были там главными: не только строили, но и принимали и устанавливали первые станки, а потом испытывали первые тракторы.

Отец, оказывается, мог все. Он даже учил молодых парней и девчат на курсах трактористов. Они-то, его ученики, и вывели на поля первые тракторы. Он постоянно находился в окружении ребят и девчат в красных косыночках, с вымазанными руками, смеющихся, задорных, любопытных. Они очень любили отца, и он платил им тем же.

Двух ребят, которых он знал еще по детдому, Костю Шуйского и Андрея Пичугина, папка взял к себе в дом, и они долго у нас жили, стали членами нашей семьи. На фотографии, которая сохранилась у меня до сих пор, стоят рядом Костя, Андрей и наш маленький лобастый Марат…

Помню очень отчетливо отца на работе у станков с молодыми рабочими: в защитных очках, комбинезоне, на голову выше всех, он сосредоточенно объясняет что-то или сам показывает на станке, как изготовить деталь.

В годы первой пятилетки он так много работал, что сутками не появлялся дома, хотя жили мы тогда совсем близко от МТС. Нам с Маратом, которому было в ту пору не больше трех лет, приходилось носить ему обед или ужин прямо в цех.

Выходных дней у отца не было. Может быть, раз в месяц он позволял себе такую роскошь — побыть с мамой и с нами. И вот однажды мама увела к знакомым Марата и маленького Кима в гости, чтобы отец мог днем отдохнуть, а нас с Лелей, как старших (видно, надеялась на наше разумное поведение), оставила дома. Но мы стали вести себя так «разумно», что после долгих увещеваний, просьб успокоиться, перестать бегать и шуметь отец не выдержал, и вот тогда произошло то, что запомнилось навсегда. Он взял свой знаменитый флотский ремень с бляхой, больно отстегал нас обеих.

И странное дело: мы не обиделись, не плакали, хотя хорошо почувствовали силу бляхи. Мы продолжали смеяться, только ушли на кухню. А после мы еще искренне хвастались всем — и взрослым и ребятишкам, — что папка нам всыпал, дал настоящей «флотской каши». Марат и Ким даже стали ныть и тоже просить у отца «флотской каши». Как он весело хохотал, как подхватил обоих на руки, стал подбрасывать и кружиться с ними по комнате! Марат и Ким быстро забыли про «кашу», а может, посчитали, что это она и есть.