Жизнь как год - [24]

По-прежнему течет на границе Университета и медицинского института Поганка, ручеек сточных вод. Его уже много лет не могут заделать в трубу. Периодически развивают бешеную деятельность, разворачивают все вокруг, копают, прокладывают траншеи, кладут трубы, заваливают все землей. Но Поганка снова и снова выходит на поверхность, размывает почву под опорами решетки, разливается теперь уже широко и привольно, губит ценные и редкие породы деревьев, которых, возможно, уже нет нигде больше в Сибири. Кренятся и падают каменные столбы, на которых крепится решетка. Общественность города начинает кампанию за спасение рощи. Пишут и произносят речи. Но усмирить этот грязный ручеек невозможно. Енисей и Ангара подчинились человеческой воле (впрочем, может быть, и напрасно), а вот Поганка – нет. Боролись с ней и раньше, но не так ретиво и решительно, с меньшим все же ущербом для растительности.

Но что бы там ни было, Университетская роща прекрасна.

Я иду по тропинкам, и уже песок скрипит под ногами. Как все пахнет вокруг! Какой сложный узор запахов! Тишина. И звуки где-то далеко-далеко, но они не разрушают тишину, а лишь оттеняют ее, подчеркивают. И что-то творится с моей душой. Это и тревога, и печаль, и ожидание. Не спугнуть это настроение. Печаль – самое информационное состояние человека. Грусть и печаль. Сейчас все и рождается. То настроение, с которым я бродил когда-то здесь. Конечно, я был более уверен в себе, потому что ни черта не понимал. Но и это – драгоценность. Я иногда останавливаюсь и прислушиваюсь. Я ничего не хочу услышать специально. Это получится само собой. Я даже и не прислушиваюсь, разве что к себе. Кто-то идет мне навстречу, кто-то удаляется, кто-то стоит, один, и непонятно, ждет ли он кого или уже расстался. И звезды над головой, и тишина, напоенная шорохами, дыханием, запахами, ожиданием, которое никогда не разрешится.

Все так, как было когда-то. Только люди другие.

Я хочу только одного, чтобы они почувствовали мое настроение, и тогда они перенесутся в другой мир, не оставляя своего.

Фонари меняют свою форму, они даже возникают в других местах, да и немного их здесь… А на месте клумбы возникает скульптура, которой уже давно нет. И слава богу, что нет.

А я все брожу по дорожкам и тропинкам. Я никому не мешаю. А сердце в груди готово разорваться от невыносимого счастья-боли. Счастье-боль. Пусть почувствуют люди, какой сегодня вечер, какая сегодня ночь! Пусть выйдут из своих бетонных коробок.

Они придут. Я знаю. Они уже начинают собираться, сами не понимая, что их так влечет, гонит на улицу. Не все, конечно… Но пусть – хотя бы некоторые.

Но ведь была не только грусть. Грусть все чаще и чаще приходит сейчас. А тогда она лишь иногда налетала. Было иное, многое, чего уже нет и не вернется, потому что город изменился, помолодел и состарился. Он стал не таким сорвиголовой, условности сковывают его, респектабельность, порядок.

Да и я ведь уже не тот.

Ах, как здесь танцевали! Прямо на асфальте. Под звездным небом. Пошли на пятачок? Пошли. А на пятачке тысячи полторы народу. Кто в лыжных брюках, широких, фланелевых, и куртках с карманами на груди, тогда это еще было модным, кто в зауженных до предела брюках, это еще только набирало силу и считалось стильным. Стиль преследовался, не по закону, конечно, а так, в меру умственных способностей некоторых очень правильных людей. Здесь парни в лыжных ботинках и даже в кирзовых сапогах. А девушки в простеньких платьицах, у некоторых сверху кофточки, это на тот случай, если станет прохладнее.

Да только разве станет прохладнее в такую дивную ночь?

Не играет на эстраде «группа», не плачет в микрофон солистка. Здесь все стихийно, все ненарочно, все получается само собой. В одном конце играет аккордеон. Что-то модное, фокстрот «линда», который на вечерах в клубе еще остерегаются танцевать. Могут ведь и из зала вывести. Но только не здесь. В другом конце кто-то бренчит на гитаре, его и слышат и не слышат, но всем ясно, что это танго, танго! А вот и «Амурские волны» льются из баяна. Здесь танцуют со знакомыми, однокурсниками и совершенно незнакомыми людьми. Да здесь и не надо знакомиться, хотя, вообще-то, можно. Здесь даже не надо говорить «пошли». Здесь все ясно по глазам, по взвинченному, радостному, легкому настроению. Здесь все понятно. Протянул руку, обнял за талию и пошел, закружился, понесся в вихре. На мгновение выпустил из рук, и уже другая положила тебе руку на плечо. Кто-то кого-то потерял и растерянно ищет в толпе и, может, даже проклинает себя за то, что так неосмотрительно привел подругу на этот пятачок. А вот там танцуют не под аккордеон, а под свою песню. И аккордеон сдается, меняет мелодию, выжимает из мехов столько звуков, сколько только может. Да и надоело аккордеонисту, ну, не надоело, а вон с той красавицей бы пройтись. Эй, кто умеет? Умеют, здесь все умеют. Поиграй, а? Давай. Ремень с плеча на плечо. И не боится владелец, что сопрут его драгоценный инструмент. И кружится в сторону Московского тракта, переходя из вальса в фокстрот, а потом в танго и даже в вальс-бостон, да все с шуточками, с выкрутасами разными. Расступаются перед ними, хохочут, смеются, хлопают в ладоши. А он уже в другую сторону, к физико-техническому и дому Ученых. И не устал, нет, не устал, только крикнет: давай эту! И гитарист его понимает, и баянист уже идет за ним, на ходу раздирая мехи. И что-то новое, запретное, уже носится в воздухе, с ним будут долго бороться, но потом все же поймут, что ничего в нем страшного нет. Не развращает он молодежь. Да и пройдет, сам собой пройдет, сгинет, исчезнет. Рок… Рок-энд-ролл. Рок-н-ролл. Это еще потрясение, невидаль. Даже любители фокстрота «линда» возмущаются. Бесстыдство. Позор. Стиль! Да и каждый ли сможет так? Дернул партнершу за руку, кажется, оторвет руку, перекинул через спину? Что делается?!