Жизнь и творчество Франсуа де Ларошфуко - [8]

Конечно, в "Максимах" отразились события не только эпохи Фронды, но и последующих лет. Представления Ларошфуко о человеке, о "человеке вообще", как настаивает сам автор, сложились не сразу и были результатом не только личного опыта, но и влияния философских теорий, господствовавших в то время.

"Максимы" вызвали самые противоречивые отзывы современников. "Насколько надо быть испорченным умом и сердцем, чтобы вообразить все это", - писала мадам де Лафайет о книге своего друга. {См.: La Rochefoucauld. Oeuvres completes. "Bibliotheque de la Pleiade", P., 1964. p. 712.} "Автор, ... испытавший радости и горести, сумел глубоко проникнуть в них... Его произведения - это самая прекрасная и полезная философия на свете, это квинтэссенция мудрости старых и новых философов", - писал неизвестный корреспондент мадам де Сабле. {Ibid., pp. 718-719.}

Те, кто говорил об испорченном уме и сердце, были правы лишь отчасти: горечь афоризмов была, несомненно, выстрадана их автором. Но философский их смысл заметили немногие современники: те же упреки или похвалы можно было бы адресовать и Гассенди, и всей его школе.

С замечательным психологическим и художественным мастерством Ларошфуко обнажает изнанку человеческих чувств, которая скрыта от глаз того, кто их переживает. Ларошфуко пользуется парадоксом, чтобы вскрыть истину: "Своекорыстие говорит на всех языках и разыгрывает любые роли - даже роль бескорыстия" (39); "То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний..." (1). Кто же так жестоко ошибается? Тот, кто наблюдает добродетельные поступки со стороны, или тот, кто сам их совершает? Может быть, добродетель, о которой здесь говорится, - не только обман, но и самообман?

Некоторые максимы предполагают сознательное лицемерие, притворство эгоиста, надевшего маску добродетели. Люди научились скрывать свой эгоизм, пишет Ларошфуко, а добрая или дурная репутация человека зависит от того, насколько искусно удается ему это сделать: ведь "поистине ловок тот, кто умеет скрывать свою ловкость" (245).

Действительно ли отношения между людьми таковы, какими они пытаются их представить? Добрые поступки - это настоящая фикция: "Люди делают добро часто лишь для того, чтобы обрести возможность безнаказанно творить зло" (121). Дружба - это "такие отношения, где себялюбие надеется что-нибудь выгадать" (83). Если же "судить о любви по обычным ее проявлениям, она больше похожа на вражду, чем на дружбу" (72).

Все приведенные максимы можно понять как доказательство лицемерия добродетели, но так же и как свидетельство самообмана. Но вот максимы, которые как будто опровергают теорию самообмана: Ларошфуко говорит об истинной и ложной любви, об истинной и ложной дружбе. "Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел" (76); "Как ни редко встречается настоящая любовь, настоящая дружба встречается еще реже" (473).

Настоящая любовь и дружба здесь понимаются вне себялюбия. Эти чувства по-настоящему бескорыстны, хотя они и очень редки. Объяснить эти максимы как отказ от теории, которую с таким убеждением проповедовал Ларошфуко, было бы трудно. Очевидно, он сделал исключения для дружбы и любви потому, что у него перед глазами были примеры верной, подлинной, бескорыстной любви, а также потому, что в какие-то редкие моменты он должен был усомниться в правильности своего механистического понимания этики. Во всяком случае, эти максимы должны навести читателя на подобные размышления.

Чтение "Максим" оставляло тяжелое впечатление и приводило к мрачным выводам. Отделить порок от добродетели не в состоянии не только сторонние наблюдатели, но и сам человек, который не давал себе труда разобраться в собственном поведении. Ничем не сдерживаемое себялюбие стремилось возобладать над всем с помощью ложно понятой чести, честолюбия, тщеславия, путем предательства и вероломства. Благородные отношения между людьми, их дружба, любовь, уважение друг к другу превратились в неприкрытый обман, потому что каждый старался любой ценой добиться превосходства и удовлетворить свой алчный эгоизм. Всякий поступок человека вызывает к себе недоверие именно потому, что он эгоистичен, а сам человек не гнушается никакими средствами, чтобы удовлетворить свои желания. Естественные инстинкты человека извратились, и он теперь совсем не походит на того, каким был создан мудрой природой; "...убедительнейшее доказательство этому: чем разумнее он становится, тем больше стыдится в душе сумасбродства, низости и порочности своих чувств и наклонностей" (523).

Максимы Ларошфуко являются не только памятником современной ему философии и этики, но и свидетельством создавшей их эпохи и нравов того

сословия, к которому принадлежал сам автор, так горько разочаровавшийся и во Фронде, и в тех, кто ее делал.

Надо было найти виновника зла, которое творится в мире. Виновник, по мнению Ларошфуко, был налицо. Принципы абсолютизма не могли восприниматься феодальной знатью как разумные и справедливые. Старинная форма правления, сословная монархия, которая покоилась на феодальной разобщенности и была дотоле единственно возможной во Франции формой государственного устройства, воспринималась аристократией и в середине XVLI столетия как естественная, от века данная система управления. Знать, и Ларошфуко в том числе, была убеждена, что прежняя, привычная и, конечно, выгодная для нее государственная и общественная система была порождением естественного права и должна удовлетворять всех, ибо покоилась на взаимном договоре, в котором долг, обязанности и права каждого были четко определены и неукоснительно соблюдались. Новый способ Правления, принесший Франции новые законы, этот "новый порядок", который через полтора столетия получил название "старого режима", кажется автору "Максим" главной причиной всеобщего бедствия.