Жизнь и творчество Александра Грина - [19]

Это важнее, чем деньги. Рыцарь не откажется от поединка, ибо превыше всего честь. Верующий не может презреть знамение, ниспосланное свыше: это значило бы погубить свою бессмертную душу. Герои Грина, мало помышляя о вере и не считая себя рыцарями, тем не менее привносят в свои отношения с судьбой пафос и мистику того же рода.

Что до богатства как такового, его смысл в гриновском мире так же разнообразен, как в действительности. Оно позарез нужно Седиру и его жене, чтобы их молодость, любовь, сама жизнь не задыхались в плену скудного быта, чтобы Жилю довершить работу над изобретением, чтобы никакой Аспер не смел больше изображать из себя воплощение рока. Так же нужно оно Нэфу и Нерре, многим другим героям Грина, у которых нет, в отличие от Седира, никакого изобретения, а просто много желаний, неисполнимых там, где жизнь без остатка уходит на добыванье хлеба насущного.

К этим потребностям жадной до впечатлений души Грин относится уважительно. Жалкая гордость, с которой многие у нас привыкли произносить постыдные слова: «Мне для себя ничего не нужно — сыт, одет, крыша над головой есть, чего еще надо?», вызвала бы у гриновского героя либо сострадательный вздох, либо презрительную усмешку. Они сами гордецы, но совсем иного склада. Они и бедность умеют сносить храбро и весело, но только как еще одну каверзу судьбы и никогда — как норму жизни. Помнится, у Сартра где-то сказано, что бедняки бывают двух родов. Одни бедствуют вместе со всеми, другие в одиночку. И подлинные бедняки только первые, вторые же — богачи, которым не повезло.

Это определение как нельзя лучше подходит предприимчивым искателям счастья, действующим во многих рассказах и романах Грина. Впрочем, таков же нисколько не предприимчивый Давенант в «Дороге никуда». В его истории драма бедности приобретает характер изощренно-сложный и мучительный. Знакомство с семьей Футрозов, происходящее в первой части романа, переживается героем как сказка, хотя большинство свидетелей событий видит здесь удачу нищего, но ловкого юнца, который, чего доброго, подцепит богатую наследницу.

Давенант никого не думает подцеплять. Он безоглядно пленен тактичным, великодушным покровительством Футроза, дружеской, с легким оттенком влюбленности, приязнью его шаловливых дочек, самой обстановкой удивительного дома, где он принят как свой. Мир, открывшийся юноше, представляется ему царством совершенной гармонии, хотя это просто хороший, интеллигентный дом, со вкусом обставленный и населенный приятными, воспитанными людьми. Но Давенант никогда ничего подобного не видел. Пахнущая духами, выдержанная в золотисто-красных тонах, украшенная обдуманно и пышно гостиная Футрозов, изящная полудетская прелесть Роэны и Элли, их приветливый щебет и милые поддразниванья, в которых много веселья, а грубости и злорадства ни капли — все это для героя романа, будто сон наяву.

Именно потому, когда сон обрывается, эта потеря непоправима. Во второй части книги Давенант, сменив имя, оборвав все прежние связи, живет смирно, печально, словно старик, ничего уже не ждущий от судьбы. Когда же она, как водится у Грина, в обманчивом обличье случайности все-таки настигает его, герой принимает вызов. Закручивается сложная интрига, Давенант во всех испытаниях держится молодцом, но в его поступках угадывается меланхолическая рассеянность. Похоже, исход опасной игры не так уж занимает его.

Только в финале выясняется, что все эти годы он жил памятью утраченной сказки. А ее-то и не было. Роэна и Элли, десять лет спустя увиденные проницательными глазами Галерана, — не более чем милые, занятые собой дамы. Они ни в чем не повинны, и если известие о гибели полузабытого приятеля юных дней не вызывает у них иной реакции, кроме мимолетного сожаления, это ведь естественно. Только это значит, что Давенант заплатил жизнью за мираж.

Погоня за миражом — один из повторяющихся гриновских мотивов. Среди опасностей, стерегущих героев, есть одна, которая страшнее пули, тюрьмы, козней врага. Это возможность превратного толкования знаков судьбы. Героя Грина (собственно, как любого из нас) обступает непознанное и непостижимое. Он действует в мире, похожем на сказочный лес, где все живое. Все, от малой травинки до неведомых зверей, чьи глаза посверкивают в чаще, следит за человеком и чего-то ждет от него.

«Я как бы нахожусь среди множества незримых присутствий… У меня словно завязаны глаза, и я пожимаю, — беспрерывно жму множество рук, — до утомления жму, уже перестав различать, жестка или мягка, горяча или холодна рука, к которой я прикасаюсь; между тем я должен остановиться на одной и боюсь, что не угадаю ее». Так Ганувер из романа «Золотая цепь» пытается определить свое душевное состояние, в самом деле не видя, не чувствуя, что та, кому он поверяет свою тоску, внимательна не как друг, а как кошка, стерегущая добычу.

Ганувер не знает, что Дигэ, с которой он готов связать свою судьбу, намерена убить его и завладеть несметным наследством. Не знает, что друзья, чуя неладное, затеяли сложную интригу, чтобы спасти его и разоблачить авантюристку и ее сообщников. Не знает, что жить ему осталось недолго, но перед концом его ждет радость. Наконец, просто не знает, что разговор с Дигэ происходит в присутствии третьего: в двух шагах притаился вездесущий Санди Пруэль… «Золотая цепь» вся построена как приключения человека, утратившего то обостренное внутреннее зрение, без которого в мире Грина шагу не ступишь, чтобы не совершить роковой ошибки. В основе действия романа — своего рода развернутая метафора слепоты главного героя.