Жизнь и судьба: Воспоминания - [86]

И что это за жизнь? Едем не неделю, как в Муром. Едем целый месяц — кто бы думал, что так долго. В Муроме сидели месяц, и теперь уже самой настоящей зимой еще месяц на рельсах. Одно удовольствие — готовить обед на печурке, что водружена на полу, посредине, между нарами, обогревается углем, выдают по вагонам. Есть старший, кто следит за порядком. Да, самое приятное, самое сладкое — поесть. Спасибо за кубики, пакетики, концентраты гороховые, гречневые, пшенные, кисельные. Ах, как хорошо! А потом спать. Спим, убаюканные стуком колес или тишиной — стоим долго, дольше, чем едем. Кто занимается мелким хозяйством, что-то зашивает, пришивает, отрезает, заплаты кладет, а кто пишет открытки, чтобы на станциях бросить, а кто и почитывает. Я где-то, может быть в Муроме, прихватила, а может, в поезде у кого, томик Стендаля из его собрания сочинений, какой-то, видимо, из последних, где критические заметки, размышления и его итальянские впечатления. На коленях книга, в руках карандаш, что-то выписываю. Никогда так время томительно, уныло не тянулось, как здесь, на нарах, — как в заключении. И еще беда, первый признак голодной и грязной жизни — вши, и не только в волосах, но в швах одежды. Вот еще достойное занятие — целыми часами вычесываем волосы (у меня длинные косы), осматриваем белье, платья. Ничто не помогает. Голод, нищета. На станции всех непременно первым делом в баню и в прожарку. Вещи забирают и выдают после дезинфекции. С этим очень строго, боятся эпидемий, особенно сыпного тифа. Мы подчиняемся охотно, иначе невозможно существовать.

Уже и Волга позади, и Азия надвигается на нас — говорят, Уральский хребет. Какой там хребет, никаких гор не видать, мне особенно, Кавказ знающей. Но раз говорят — Азия и хребет, значит, так оно и есть — в общем, ничего примечательного. Примечательно одно — простор, и мы на древних степных равнинах. Вспоминаем географию (я ведь ее люблю) — степь Барабинская, самая настоящая. Эх, «степь да степь кругом, путь далек лежит…» — совсем, как в старинной песне о ямщике, в зимней степи замерзшем. Немудрено в такие морозы. Кругом ни кустика, ни пятнышка, ну совсем белоснежная скатерть, глаза от нее ломит, не охватить эту бескрайность молчаливую и пустую — тоска. Но жизнь берет свое.

Мы, как только останавливается наш дом на колесах, не упускаем случая — приспичит ночью, куда денешься? Надо как бы про запас действовать. Мальчишки налево, девчонки направо — опыт есть, стеснения нет, сидим спокойно, свои дела делаем, а как же иначе? Дни считаем, и все конца нет, и событий никаких.

А вот и не так. Было одно — как еще живы остались! Событие произошло еще раньше, под Свердловском, на Урале. Стоял наш состав долго. Он стоять может не то что несколько часов, но несколько дней, ничего не разберешь. Мы, трое девчонок, решили прогуляться, не все же спать или варить кашу. Обычно все мы, путешественники поневоле, любопытствовали на станциях. И тут мирно погуляли да и пошли домой. А где же он? Поезда нет, ищем, бегаем по рельсам, опасно, все забито составами, все неожиданно двигается какими-то рывками; перелезаем через вагоны, боимся — вдруг тронется. Холод забирает, дрожим. На мне под моим пальто на ватной подкладке английского сукна есть еще жилетик, тоже ватный, сама сшила и даже вышила поверх коричневого шелка какие-то квадратики, цветные ромбики. Жилетик самодельный (без рукавов, в общежитии соорудила, и варежки тоже сшила перед отъездом — из куска серой байки, как настоящие: тоже хранятся на память). На ногах выданные всем нашим студентам громадные башмаки, куда влезает обмотанная разным тряпьем нога, башмаки кожаные, на хорошей толстой подошве. Но мороз адский, холод лютый: потерялись, погибнем, никто не поможет. Сообразили, несмотря на страх, а может быть, благодаря страху, сесть в электричку пригородную. Свердловск — далекий тыл, там электрички ходят нормально и затемнений никаких нет. Стали догонять наш состав. И, представьте, догнали в самом Свердловске. Нашли — вот уж как страх подгонял нас, возопили, узнав знакомый вагон, — поезд опять стоит — кричим, стучим в двери, нас втаскивают, кругом ахи-охи, а мы, глупые, сразу к огню, руки греть. Боль адская пронзает страшно, горят руки, ломит пальцы, как будто их огнем замораживают. Не знали дурочки — снегом надо оттирать замерзшие или замороженные руки, а не лезть к пылающей печурке. Едва пришли в себя, поплакали вдоволь (теперь от радости, что на месте), поели и спать. Удивляюсь до сих пор, до чего же все-таки были мы отчаянные храбрецы, и всего-то по девятнадцать лет, да время военное, безжалостное. Но выдержали. Путешествие продолжается.

Ничего не помню, как ехали дальше, где останавливались. В памяти остался грузовик открытый, и мы там, нахохлившись, прижавшись друг к другу. Дорога, хорошее расчищенное шоссе — это так называемый Чуйский тракт, ведет прямо за границу, в Монголию[175]. Едем через Барнаул, через Бийск на грузовике газогенераторном. Думаю, что давно все позабыли, что это за грузовик, но на нем установлено нечто вроде печки железной, куда подбрасывают деревянные чурки (их здесь целый запас). В печурке происходит некая химическая реакция и получается газ, на котором работает наша машина. В этих местах мы потом не раз видели такие грузовики.