Жизнь и смерть генерала Корнилова - [162]

Итак, командование генерала Деникина началось недоверием армии к нему, недоверием же ее и окончилось.

Помощником командира приютившего нас полка оказался штаб-ротмистр Корнилов, бывший адъютант Верховного в Могилеве. Он нас очень мило принял и указал место в хвосте полка. Долинский, я и Фока заняли указанное место. Увидев впереди себя женскую фигуру, я подошел к ней и узнал жену штаб-ротмистра Корнилова. Поздоровавшись с ней, мы с Долинским возвратились на свои места. С наступлением темноты полк тронулся в неизвестном направлении.

Ночь была тихая и ясная. Звезды испещряли бархатную высь и весело играли, перемигиваясь, как бы дразня путников. Вокруг нас необозримая степь. Мертвая тишина, нарушаемая иногда храпением лошадей или редкими ленивыми фразами сонных казаков.

Ехали мы всю ночь до наступления рассвета. Перед самой зарей полк змеей начал виться по железнодорожной насыпи и прошло немного времени, как мы подошли к железнодорожному мосту у станции Медведской. Голова полка начала переходить мост по двум настланным доскам. Под нами внизу, глубоко в пропасти, журча, течет река. Дошла очередь до жены штаб-ротмистра. Она тронула коня и поехала вперед, за ней поручик Ч-в (он был тоже во время Корниловского похода в конвое), за ним Долинский, я и Фока. За нами стояла длинная лента казаков, ожидая перехода. Не успели мы перейти на другую сторону моста, как в средину моста ударил снаряд. За первым последовал второй, третий…

– Помогите! – кричали казаки, падая в реку вместе с лошадьми со страшной вышины моста.

Я, Фока и еще несколько казаков помчались за прикрытие одного бугорка, где и спешились.

– Слава Богу, ваше благородие, что живы выбрались! А сколько людей попадало в реку! – говорил Фока, гладя свою вспотевшую лошадь.

Вскоре мы увидали бегущего поручика Ч-а, взывавшего о помощи. Подбежав к нам, поручик объяснил, что снарядом оторвало голову его лошади и что он не успел захватить переметную сумму с деньгами, принадлежавшими ему. Вскоре к нам подошла и супруга штаб-ротмистра, сброшенная лошадью, перепуганной разрывом снаряда. Она была вне себя и искала носившегося где-то мужа. Муж быстро вернулся, обрадовался, увидев ее невредимой, и приказал ловить испугавшегося коня. Скоро мы сели на коней и тронулись дальше. Один только поручик Ч-в шел пешком. Кто-то из казаков, сжалившись над ними, предложил ему круп своего коня. Он с радостью ухватился за это предложение и, сидя на крупе, оживленно рассказывал окружающим о том, как оторвало снарядом голову его лошади. Так мы ехали до Дядьковской станицы. Не доезжая до нее, Ч-в был поражен, увидев казака, приведшего его лошадь, приставшую к чужой сотне. Кто-то указал ему хозяина лошади, и ее привели к Ч-у. Деньги и бурка оказались в целости. Ч-в смутился и уж ничего больше не говорил о лошади без головы. Все мы весело смеялись тогда фантазией лицеиста поручика Ч-а и незаметно приехали в Дядьковскую станицу. На окраине ее мы увидели группу людей, с хлебом и солью ожидавших приезда командующего Добровольческой армией.

Постояв в Дядьковской станице один день, наш полк получил приказание двинуться в направлении Ново-Волокинской станицы для заслона армии. В этой станице мы простояли ночь спокойно. На другой день, во время обеда, в нашу хату вбежал казак и доложил штаб-ротмистру Корнилову о приближении к станице большевиков. Мы поспешно вскочили на коней. Местные большевики, извещенные о приближении своих товарищей, начали стрелять из окон хат. Мы бешено мчались по узким улицам, станицы стараясь как можно скорее выбраться. Здесь мы имели потери убитыми и ранеными. За станицей нас встретили залпами засевшие за бугром большевики. Мы все рассыпались и дали «деру» в полном смысле этого слова. Вечером того же дня у меня поднялась температура, а ночью я уже не мог сидеть в седле. Доложив командиру, я поехал с Фокой искать обоз.

В обозе от порядка, который я привык видеть при Верховном, не было и следа. Теперь здесь все были хозяева. Все ехали где и как хотели. Несмотря на то, что значительное число раненых было сокращаемо оставлением на произвол судьбы почти в каждой станице, якобы для уменьшения обоза, тем не менее этот обоз увеличился в несколько раз. Верховный всегда говорил: «Обоз только для раненых»! При нем это действительно так и было, так как Верховный сам проверял обоз и беспощадно чистил его от излишних ртов. Теперь же раненых бросали, а обоз был для здоровых и спекулянтов. Теперь в обозе везли все, начиная от красного товара до живого включительно. Чтобы устроиться в нем, стоило только поговорить об этом с начальником обоза, тем самым начальником, который по собственному своему усмотрению, не уведомляя даже командующего, оставил в Елизаветинской около 70 человек беззащитных раненых на растерзание большевикам, – поговорить через его адъютанта, который уж знал, как доложить своему начальнику.

Отыскав одного спекулянта-возчика, я объяснил ему, что болен, и просил его устроить меня на повозку. «Мне только до Дона», сказал я ему (армия шла на Дон). За 25 рублей спекулянт согласился довести меня. Поместился я на повозке, нагруженной красным товаром и мешками с ячменем. На повозке я был один и расположился даже с некоторым удобством, но повышенная температура и неимоверная слабость и головная боль мучили меня. Фоку я отправил в конвой. Генерал Романовский, как я узнал после, разрешил принять Фоку в конвой и даже приказал ему разыскать меня и привезти в штаб.