Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - [308]

— Боюсь, что мною.

— Вами! — вскричал Мартин.

— Не мною непосредственно, но боюсь, что с моей помощью.

— Говорите же, — сказал Мартин, — и говорите правду.

— Боюсь, что это и есть правда.

Мартин хотел снова прервать его, но Джон Уэстлок сказал тихонько: «Пусть, рассказывает по-своему», — и Льюсом продолжал:

— Я готовился стать хирургом и последние годы работал помощником у одного врача в Сити. Будучи у него на службе, я познакомился с Джонасом Чезлвитом. Он и есть главный виновник.

— Что вы хотите этим сказать? — сурово спросил Мартин. — Знаете ли вы, что он сын того, о ком вы только что говорили?

— Знаю, — ответил Льюсом.

Он помолчал с минуту, потом продолжал с того места, где остановился:

— Мне ли этого не знать, когда я много раз слышал, как он желает отцу смерти, как жалуется, что старик ему надоел, сделался для него обузой. У него вошло в привычку клясть отца всякий раз, когда мы собирались по вечерам втроем или вчетвером. Ничего хорошего там не было, — можете судить сами, когда я вам скажу, что он считался у нас первым коноводом. Лучше бы мне было умереть и не видеть всего этого!

Он снова умолк и продолжал снова:

— Мы сходились пить и играть — не на большие деньги, но для нас они были большие. Он обыкновенно выигрывал. Но выигрывал или нет, он всегда давал проигравшим взаймы под проценты; и таким образом, хотя все мы втайне его ненавидели, он приобрел над нами власть. Чтобы задобрить его, мы подшучивали над его отцом — в первую голову его должники, я был одним из них — и пили за скорый конец для старика и за наследство для сына.

Льюсом опять замолчал.

— Однажды вечером он явился сильно не в духе. Старик в этот день ему очень докучал, по его словам. Мы сидели вдвоем, и он сердито рассказывал мне, что старик впал в детство, что он одряхлел, ослаб, выжил из ума, стал в тягость себе и другим и было бы просто милосердием убрать его. Он клялся, что нередко думает о том, не подсыпать ли ему в лекарство от кашля чего-нибудь такого, что помогло бы ему умереть легкой смертью. Ведь приканчивают людей, укушенных бешеной собакой, говорил он; так почему же отказывать в этой милости старикам, которые сильно зажились, почему не избавить их от страданий? Он смотрел мне прямо в глаза, говоря это, и я смотрел ему в глаза, но дальше в тот вечер не пошло.

Он еще раз остановился и молчал так долго, что Джон Уэстлок сказал ему: «Продолжайте». Мартин не отрывал глаз от его лица; он был так потрясен, что не мог говорить.

— Быть может, спустя неделю, а быть может, немного раньше или позже, — но когда именно, я не могу вспомнить, хотя все это дело не выходит у меня из головы, — он заговорил со мной снова. Мы опять были одни, потому что не наступил еще час, когда обычно собиралась компания. Мы не уговаривались, но я искал встречи с ним и знаю, что он тоже искал встречи со мной. Он явился первым. Когда я вошел, он читал газету и кивнул мне, не поднимая глаз и не отрываясь от чтения. Я сел против него, очень близко. Он тут же сказал мне, что ему нужно достать двух сортов лекарство: одно такое, чтобы действовало мгновенно, — этого ему нужно было совсем немного: и такое, которое действует медленно, не внушая подозрений, — этого ему нужно было больше. Говоря со мной, он делал вид, будто читает газету. Он говорил «лекарство» и ни разу не назвал его другим словом. Я — тоже.

— Все это совпадает с тем, что я уже слышал. — заметил Джон Уэстлок.

— Я спросил, для чего ему нужны лекарства. Он сказал, что вреда никому не будет, лекарства — для кошки, а впрочем, какое мне до этого дело? Ведь я уезжаю в отдаленную колонию (я тогда только что получил назначение, которое, как известно мистеру Уэстлоку, потерял по болезни и которое одно могло меня избавить от гибели), так какое же мне до этого дело? Он мог бы достать их в сотне мест и помимо меня, но достать через меня ему гораздо проще. Это была правда. Они, может быть, и совсем ему не понадобятся, говорил он, во всяком случае сейчас он не думает пускать их в ход, но ему хочется иметь их под рукой. И все это время он не отрывал глаз от газеты. Мы сговорились о цене. Он готов был простить мне маленький долг — я был совершенно в его власти — и заплатить пять фунтов; и тут мы оставили этот разговор, потому что пришли другие. Но на следующий вечер, при точно таких же обстоятельствах, я передал ему лекарства, после того как он сказал, что глупо с моей стороны думать, будто он употребит их кому-нибудь во вред, и заплатил мне деньги. С тех пор мы больше не встречались; я знаю только, что бедный его старик отец в скором времени умер, и именно так, как должен был умереть при данных обстоятельствах, и что я после этого терпел и сейчас терплю невыносимые страдания. Никакие слова, — прибавил он, простирая вперед руки, — не могут описать моих страданий! Они заслужены мной, но ничто не может передать их.

Тут он повесил голову и умолк. Он был так измучен и жалок, что не стоило осыпать его упреками, к тому же бесполезными.

— Пусть останется под рукой, — сказал Мартин, отворачиваясь от него, — но только уберите его куда-нибудь, ради бога!