Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим) - [80]

Когда Левин поинтересовался моим мнением, я растерялся. Сказать, что стихи не понравились, я побоялся. Но все же промямлил, что я, может быть, чего-то не понимаю, но мне представляется, что коммунизм — это жизнь, полная изобилия и удовольствий, а не «травой кормиться, дымом греться».

— Простите, Володя, — спросил Григорий Михайлович, — у вас какое образование?

— Десять классов вечерней школы.

— Стало быть, вы марксизм подробно не изучали?

— Нет, не изучал.

— Вот поэтому у вас такие примитивные представления. Тот коммунизм, о котором вы говорите, — вульгарный коммунизм…

Несмотря на мою критику, Левин со мной расставаться не спешил, и я, поглядывая на часы, прослушал стихи, которые вскоре стали довольно известными: «На привокзальной площади / Ландыши продают. / Какой необычный странный смысл / Ландышам придают. / Ландыши продают. / Почему не просто дают? / Почему не дарят, как любимая взгляд?..»

И так далее.

Это были совсем другие стихи. Я испытал чувство восторга, которое, к удовлетворению Левина, тут же и высказал. Но потом, в электричке (все-таки на последнюю успел), остыл, задумался и понял, что в них тоже что-то не то.

Стихи напрашивались на пародию. «Почему пряники продают?» Или «Почему ботинки не дарят, как любимая взгляд?».

Если говорить не стихами, а прозой, ландыши — какой-никакой товар. За этими ландышами надо поехать в лес, там их собрать, сложить в букетики и потом что? Раздаривать налево и направо?

Чем больше я читал стихи советских поэтов, тем больше находил в них примеров отвлеченной романтики и бессмысленного пафоса. Даже у Ярослава Смелякова: «Если я заболею, к врачам обращаться не стану. / Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду)…»

Такое поведение, как и раздачу ландышей, я бы счел глупостью, а не бредом. А дальше — уж точно бред: «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом…» Нет, подумал я, такое мышление мне никогда не будет доступно. Значит, может быть, я этого тоже не понимаю, как и марксизма, потому что недостаточно образован. И настолько необразован, что никогда этого не пойму.

Впрочем, такие мои сомнения вскоре были развеяны. Я, относясь к себе достаточно строго, заметил, что в моем развитии все-таки наблюдается прогресс, что в поэзии есть образцы, которые мне понятны, и они, пожалуй, получше непонятных. Да и в моих собственных стихах тоже кое-что появилось.

Кроме того, я заметил, что у большинства литераторов, смущающих меня своей образованностью, нет знания того предмета, который называется жизнью. И мои, по определению Горького, университеты тоже чего-то стоят.

Плевки в более грубой форме

Главным событием, связанным с ХХ съездом, стало освобождение из лагерей миллионов заключенных. Но были и другие признаки либерализации системы. Колхозникам выдали паспорта, трудодни заменили зарплатой. Рабочие получили право по своему желанию уволиться с работы, предупредив об этом за две недели. Я этим правом воспользовался, когда узнал, что власти в Москве вынуждены временно прописывать иногородних. Именно с 56-го года Москва стала безудержно расширяться, а кто будет ее строить? Не москвичи же!..

Кадровик сказал, что меня не отпустит и трудовую книжку не отдаст. Я сказал: «А вот же новый закон». Кадровик сказал: «Плевать я на этот закон хотел». На самом деле он употребил более крепкое слово. Я пошел к начальнику станции. Тому на закон тоже было наплевать в более грубой форме, потому что, если этого не делать, сбегут все. То есть, сказал он, по закону я, конечно, могу через две недели не выйти на работу, но куда я пойду, если он не отдаст мне трудовую книжку? Его начальство, сидящее в Рязанской области, скорее поймет его плевки в грубой форме, чем меня. Тогда я стал читать ему свои стихи. К моему удивлению, он выслушал их внимательно и сказал: «Не знаю, получится ли из вас поэт, а из меня начальник не получается». После чего подписал заявление. Я тут же ринулся в Москву, явился в отдел кадров Бауманского ремстройтреста — и был принят на работу плотником пятого разряда. С предоставлением общежития.

Глава сорок вторая. Стихи на женском валенке

Не жизнь, а просто курорт

Общежитие превзошло все мои ожидания. Четырехэтажный дом, построенный под госпиталь, но не допущенный к эксплуатации какой-то комиссией, под рабочее общежитие вполне подходил. Широкие коридоры, просторные, больше тридцати метров, комнаты, в каждой по восемь человек. Удобные никелированные кровати, чистая постель, своя тумбочка и общий обеденный стол. Кухня на несколько комнат. Газовую плиту я видел первый раз в жизни. Везде, где жил раньше, еду готовили либо на плитах, либо на примусах и керосинках. То, другое и третье требовало хлопот. А здесь краник повернул, спичку поднес — и, не успел отвернуться, вода уже закипела. Чудо!..

Если среди читателей моих воспоминаний есть кто-нибудь, кто живет в доме 13 по Аптекарскому переулку в Москве, знайте — он построен при моем скромном участии.

Прохладным сентябрьским утром, в своем старом солдатском бушлате и сапогах, я явился к месту своей будущей работы. Увидел деревянный забор и ворота с фанерной табличкой: «Строительство жилого дома ведет прораб т. Сидоров». За воротами, у только что, видимо, вырытого котлована, — прорабская, сооружение вроде сарая. В ней сквозь клубы дыма я разглядел расположившегося за столом упитанного человека в лохматой кепке и рабочих, сидевших на корточках вдоль стен и куривших. Человек в кепке был прорабом. Я протянул ему направление из отдела кадров.