Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим) - [105]
Услышав наш разговор с продавщицей, кучерявый немедленно обернулся и сказал, что, если мы интересуемся Гонтарем, он нам с удовольствием подарит по экземпляру. Мы отказывались, он пристал, впятером (с ним были двое маленьких и тоже кучерявых мальчишек) мы вышли на улицу. Книжки мы у него взяли, но он тут же приступил к Чухонцеву с вопросом, зачем СССР проводит антисемитскую политику. Чухонцев замялся, я ринулся ему на помощь, сказав, что никакой такой политики СССР не проводит. Кучерявый возразил, что как секретарь израильского посольства он знает, что говорит (к слову, Гонтарь был одним из проходивших по сфабрикованному делу Еврейского антифашистского комитета, после войны объявленного «гнездом мирового сионизма»). Полностью меня игнорируя, кучерявый продолжал наседать на Чухонцева, стыдил за то, что он не знает еврейского языка и еврейской культуры. Я на это заметил, что Чухонцев не еврей, а для чистокровно русского человека знает еврейскую культуру достаточно. Кучерявый, принимая меня, может быть, за комиссара, приставленного к Чухонцеву, поворачивался ко мне спиной, продолжал распекать Олега за то, что тот не признается в своем еврействе. Маленькие сыновья дипломата тащили его за руки, он в конце концов сдался, сел в свою машину и уехал. На том наше знакомство и закончилось. Обо всем этом я сообщил старшему кагэбэшнику, ехидно прибавив:
— А зачем вы спрашиваете? Вы же подслушивали и сами все знаете.
— Почему это, почему это вы думаете, что мы подслушивали? — донеслось из угла.
— Откуда же вы знаете про наш разговор с этим израильтянином, если не подслушивали?
— Ну, ладно, — сказал старший раздраженно. — Откуда знаем, оттуда знаем. А вот почему вы сами тогда к нам не пришли?
— А почему я должен к вам приходить?
— Как это почему? — в который раз удивился он. — Вы же советский человек?
— Да, — сказал я гордо, — советский. Но я не думал, что если кого встретил, то немедленно должен к вам бежать.
— Как же вы не думали?! Вы же видите, что это провокационная сионистская пропаганда!.. Ну да, вы же политикой не интересуетесь. Вы интересуетесь только стихами…
Он опять помолчал и задал вопрос, от моего ответа на который, как потом я понял, зависел результат нашего разговора:
— А какие у вас в «Роднике» стихи читают?
— Где? — не понял я.
— Ну, как там ваше литобъединение в институте — «Родник» называется? — спросил старший и посмотрел на младшего.
— «Родник», «Родник», — подтвердил тот.
И тут мне совсем полегчало: кое-чего они все же не знают.
— А вы можете себе представить, — спросил я злорадно, — что я на «Роднике» ни разу в жизни не был?
Старший строго посмотрел на младшего, тот съежился виновато.
— И вы не знаете, кто староста «Родника»? — спросил старший.
— Понятия не имею, — ответил я совершенно чистосердечно.
Старший совсем растерялся и спросил без надежды на успех:
— Ну, хорошо, тогда скажите, о чем говорят ваши профессора на лекциях?
— А вот на этот вопрос, — улыбнулся я и до сих пор вспоминаю свой ответ с улыбкой, — мне бывает трудно ответить даже на экзамене. Потому что, если уж вы следили за мной, должны были заметить, что в институте я бываю очень редко. И если бы вы проверили список у старосты нашей группы, вы бы увидели, что против моей фамилии у него написано: н/б, н/б, н/б, то есть: не был, не был, не был.
Подписка о неразглашении
На этом наш разговор закончился. Старший еще сказал мне, что, с одной стороны, он верит, что я настоящий советский человек, а с другой стороны, если я что-нибудь им не сказал или сказал не так, то должен буду пенять на себя. Поэтому сейчас должен пойти еще подумать и прийти к ним в следующий вторник.
— И заодно, — сказал он, — принесите нам ваши стихи. Мы почитаем, и мы вам поможем. Вы нам поможете, а мы вам поможем. А если вы нам не поможете, то пеняйте на себя.
После чего мне было предложено дать подписку о неразглашении, что я, как советский человек, сделал безропотно. Однако, выйдя из КГБ, я, как советский человек, тут же побежал к своим приятелям и все рассказал. И от них узнал, что, не бывая в институте, пропустил сенсацию. Староста литобъединения «Родник» Алик Воронин арестован за антисоветские стихи. Я Алика знал, но не знал, что он староста «Родника». Однажды Алик прочитал мне стихи, из которых я запомнил две строчки:
Правосознание Алика оказалось выше моего. Его арестовали, продержали несколько дней на Лубянке и выпустили. А из института исключили за неуспеваемость. Я бы в таком случае радовался, что унес ноги живым, а он подал в суд и потребовал восстановления, утверждая, что пропустил занятия потому, что был незаконно арестован. К моему большому удивлению, суд счел арест уважительной причиной, и Алика в институте восстановили.
Глава пятьдесят шестая. Могу и не могу
Московский водопроводчик
В 59-м году я писал свою первую повесть и возлагал большие надежды на недалекое будущее, но есть хотелось уже в настоящем. «В рассуждении чего бы покушать» (выражение Маяковского) нашел штатную работу в газете «Московский водопроводчик» треста Мосводоканал. Вскоре Мосводоканал объединят с Москанализацией, и, недолго думая, переименуют газету в «Трудовую вахту». Оклад мне положили низший для служащего — 880 рублей. На эти деньги, как тогда говорили, «жить было нельзя». На те деньги, что я получал до того, жить было нельзя тем более. Но я на них как-то жил. Совмещать же работу в газете с учебой было совсем невозможно, я попросил академический отпуск и, получив отказ от ректора, сам себя отпустил.
