Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043 - [25]

Мы плыли четверо с половиной суток. На третий день попали в шторм. Погода резко испортилась, небо потемнело, началась болтанка. Нас быстро задраили сверху непроницаемой переборкой, и почти сутки мы мотались по песку в полной темноте, каждую минуту ожидая, что корабль уйдёт на дно. Нас поднимало на гребень, держало там пару секунд, потом рушило в бездну. Было слышно, как сверху через корабль перехлёстывает волна, на нас лились струйки воды, но посудина каждый раз выныривала, и так продолжалось бесконечно. Даже наши матросики блевали, стонали, молились и матерились, бились головами друг о друга и о переборку. Хорошо, что под ногами был песок!

К нам прибило несколько мексиканцев, а японцев прибило к отхожему месту. Этим парням как-то не везло по жизни. С одним латиносом мы летали чуть ли ни в обнимку несколько часов. Пытались оттолкнуться, но на следующей волне вновь хватались друг за дружку, словно бы сила гравитации между нами внезапно возросла тысячекратно. Он поддерживал меня, я – его, оба молились своим богам, стонали и плакали. Я несколько раз сильно ударился головой и спиной о борт и бочку из-под воды, и несколько раз приземлялся на кого-то, кто уже не двигался, зарывшись лицом в песчано-водяную кашу. Было душно. Хотелось пить. Время тянулось как рижская жвачка. После нескольких часов взлётов и падений я нащупал пистолет под рукой, и решил, что если начнём тонуть – сразу пущу себе пулю. Только не в лоб. В лоб – это, наверно, неприятно. В сердце. Но ствол не пригодился. Через бесконечное количество времени качка стала уменьшаться, потом заскрипели канаты, ржаво лязгнул люк, и мы увидели хмурое небо, с которого лился несильный дождик. Мы поглядели вокруг, друг на дружку – и ужаснулись. Из песка торчали руки, ноги, головы. У засыпанных людей не было сил выбраться даже из-под двадцатисантиметрового слоя мокрого песка вперемежку с дерьмом, финиками и рваной одеждой. Я сел, опершись спиной в борт и вытянув ноги. Перед глазами всё дёргалось и плыло. Разглядел наверху пулемёт, но рядом с ним никого не было. Дальше на мостике стояли, как прибитые, двое в банданах. Этим всё было нипочём! В стекле кто-то маячил у штурвала. Песок местами шевелился, по нему ползали и из-под него выбирались сами или с посторонней помощью. Некоторые тела не шевелились. Я смотрел на этот кошмар, а в голове было только одно: неужели кончилось? Неужели я жив? Мексиканец лежал рядом на спине, сложив руки перед лицом, и что-то шептал, глядя в небо. Лицо у него было всё в крови. Я поднял его голову и понял, что у парня разбит нос. Дождь разбавлял красное до оранжевого и смывал на некогда белую рубаху мексиканца. Тот был примерно моего возраста, худой, с наколками в виде какого-то орнамента на лице.

– Прорвались! – громко сказал я ему. – Бог – не Яшка, узрел, что нам тяжко. (Так иногда говорила Анфиса Васильевна, наш классный руководитель в школе.)

– Тячко. Узрэ. Товарищ. Русски – да. Помоч. Янки нет. Моска и Мексико – дружба. Хорошо вива! – и он поковылял к своим.

Из наших погибли трое. Я не запомнил их имён. Рядом с ними мы откопали трупы двух мексиканцев. Ещё троих латиносов нашли в разных местах трюма. Трупы четырёх господ из Находки валялись около китайцев. Китайцы показали нам, чтоб мы тащили их к себе. Китаец умер один. Японцев – двое.

Ко мне подошёл один наш, из Киева, и сказал:

– Пошли за хлопцами. Пидмагни трохи.

Мы перетащили находкинских бизнесменов ближе к своему углу, но отдельно от матросиков. Я тащил за ноги, а Микола – за плечи. Я впервые не то, что тащил труп – впервые его видел! Ощущения были странные. Конечно, страшно, неприятно, но если бы мне предложили описать свои чувства в двух словах – я бы сказал, что это – радость от того, что тащу я, а не меня, и – любопытство. То же любопытство, с которым я смотрел на ночное безлунное небо. Почему человек, который только что дышал – не дышит? Почему живому надо всего и побольше, а как умер – ничего не надо? Почему он умер, а я – нет? Кто вдыхает жизнь в человека, и куда она потом исчезает? Или не исчезает? Почему в американских фильмах главный герой всегда живой, а второстепенный – умирает? А в жизни тогда кто – главный, а кто – второстепенный?

Я вглядывался в лица одного, другого, смотрел на грудь, на живот, пытаясь уловить привычное движение диафрагмы. Нет, грудь не вздымалась, а лица… Лица запрокидывались, были синими, с кровью в носу и пятнами на щеках и горле. Я вопросительно глянул на Миколу, и спросил:

– Интересно, а чё наши матросы бледные, а эти – синие?

– Бывает! – протянул хохол, снял с одного из трупов рубаху, и прикрыл ею лица. – Холодно. Вот и посинели.

Я глянул на Миколу, и вдруг заржал. Впервые за почти два месяца моего идиотского путешествия мне стало смешно, причём в тот момент, когда я перетаскивал труп! Микола глянул на меня, покачал головой, но промолчал. Из его бороды сыпался песок, от тельняшки осталась только верхняя половина. Руки, все в синих якорях, русалках, куполах и звёздах, были по локоть в ссадинах и царапинах. Хотя, я от него не сильно отличался: тоже весь в песке, рванине и синяках.