Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости - [29]

Исследования характеров, с другой стороны, позволяют утверждать, что они как раз оказывают сильное влияние на риск, как мы увидим в следующей главе. Если детей наблюдают с младенчества до взрослого состояния, то выясняется, что люди, страдающие теми или иными поведенческими или психиатрическими расстройствами, с самого детства отличались от остальных детей, а иногда и с рождения. Примечательно, что эта особость не одинакова у разных людей; на самом деле, иногда они бывают даже противоположными, например отчаянная смелость и повышенная боязливость; неудержимая импульсивность и железная ригидность. Противоположные крайности могут встречаться даже у одного и того же ребенка, как, например, в моем случае. Я могла быть поочередно то углубленной в какое-либо занятие, то до крайности рассеянной.

В самом деле, несмотря на то, что люди с СДВГ больше славятся своей разбросанностью и рассеянностью, еще одним классическим симптомом этого заболевания является умение с головой углубляться в деятельность, которая вызывает интерес. Примечательно, что существует определенное перекрывание между аутизмом и СДВГ: от 30 до 50 процентов больных аутизмом имеют одновременно симптомы СДВГ, а две трети больных СДВГ проявляют некоторые черты аутизма. Приблизительно в двадцати процентах случаев наркотической зависимости одновременно присутствует и СДВГ, что в четыре раза превышает показатель для общей популяции.

Конечно, в детстве я не имела ни малейшего понятия об этих диагнозах и симптомах или об их взаимосвязи. Тем не менее я старалась научиться бороться с ними и при этом меняла путь моего развития.

Глава 5 Миф о зависимой личности

Зависимые просто похожи на всех остальных людей, но в большей степени.

АНОНИМ

Метан, этан, пропан, бутан. Я, как зачарованная, повторяла эти волшебные слова, думая при этом не о химии, которой учил меня отец (это начало ряда алканов, если кто интересуется), но об успокаивающем звучании этих слов. Я была одна, качаясь на качелях на игровой площадке начальной школы, пытаясь успокоить себя знакомыми звуками и ритмичными движениями качелей. Я не знала, как мне справиться с громкими пронзительными голосами, непредсказуемыми поступками и непостижимым социальным миром других детей. Мне было тогда шесть или семь лет.

Глаза у меня были закрыты, и я лишь изредка приоткрывала их, чтобы убедиться, что за мной никто не подсматривает. Ритмичное покачивание и мысленно, нараспев, произносимые слова погружали меня в некое подобие транса, хотя я, конечно, этого не осознавала. Закрыв глаза, я воображала, что раскачиваюсь по идеальной дуге, взлетая над забором, окружавшим закрытую площадку, и мягко приземляюсь на луг, где не было других, изводивших меня детей, где было только яркое ласковое солнце, мягкая зеленая трава, цветы и холмы. Но я не могла насовсем уйти туда, как это бывало, когда я играла в эту игру на маленьких качелях во дворе нашего дома. Здесь же всегда был риск, что придет кто-то и грубо спустит меня с небес на землю.

Я ненавидела школьные перемены. В классе учителя удерживали одноклассников от нездорового интереса к моим странностям; по меньшей мере, в школе, на уроке, была какая-то структура, за которую можно было держаться, и были книги, которые можно читать. Во всяком случае было похоже, что учителя любили меня; в отличие от детей, они всегда говорили, что я должна делать, чтобы заслужить их одобрение. Я ублажала их, если удерживалась от того, чтобы выкрикнуть с места ответ или тянуть руку в ответ на любой вопрос или на просьбу выйти к доске. Однако в результате того, что я не всегда могла сдержаться, в школе специально для меня создали импровизированную программу для одаренного ребенка. Так как я бегло читала, я откровенно скучала на уроках и, вероятно, отвлекала внимание учителей от тех, кому действительно надо было учиться тому, что я уже знала.

В это время мне разрешали читать книги в учительской под присмотром миссис Квакенбуш, или я выполняла какие-то общественно-полезные задания. Я отчетливо помню, как я сидела в компании пьющих кофе учителей и огромными, громыхающими ножницами вырезала фигуры из цветного картона. Эти ножницы буквально околдовывали меня своими интересно изогнутыми лезвиями. Если меня не отправляли в учительскую, то поручали заниматься с отсталыми детьми – опять-таки, с ними я могла работать в своем темпе, не скучая и не отвлекая других. Мне не очень нравились эти занятия: некоторые мальчики пугали меня, я всегда отчетливо видела клеймо, проступавшее на их лицах и невольно передававшееся и мне. Так как я была уверена, что самое лучшее во мне – это мой ум, то мне не хотелось, чтобы меня ассоциировали с детьми, которых в то время называли «умственно отсталыми».

Когда мне исполнилось шесть лет и я готовилась идти в первый класс, мои родители переехали из города в деревушку в часе езды от города, на берегу живописного озера длиной девять миль. Гринвуд-Лейк был так близко от Нью-Йорка, что мог считаться его пригородом. Но из-за того, что транспортное сообщение с Манхэттеном было неважным, место производило впечатление сельской глубинки. Родители присмотрели дом, который захотели купить, летом, когда городок был полон состоятельными туристами и отдыхающими. «Местные» были совсем другие: в большинстве своем это были ирландские, немецкие и итальянские рабочие семьи. Многие мужчины служили в Нью-Йорке – в полиции и пожарной охране. Мамочки сидели дома. Во всем городке мы были единственной еврейской семьей. Я выделялась не только благодаря своему характеру, но и своими классовыми, религиозными и культурными особенностями, чего я тогда, будучи ребенком, конечно, не понимала.