Жизнь и цель собаки - [6]

Мать ела с остальными взрослыми собаками, и иногда я слышал рычание с той стороны, однако видел только виляющие хвосты. Не знаю, что они ели, пахло это восхитительно, но если щенок пытался подобраться, чтобы выяснить, кто-нибудь из людей загораживал дорогу.

Сеньора наклонялась к нам и позволяла целовать ее лицо, гладила нашу шерсть и смеялась. Она сказала, что меня зовут Тоби. Каждый раз, увидев меня, она повторяла: Тоби, Тоби, Тоби.

Я был совершенно уверен, что я – ее любимый пес; а как же иначе? Моей лучшей подружкой была светло-коричневая самочка по имени Коко, которая приветствовала меня в первый день. У Коко были белые лапы, розовый носик и густая жесткая шерсть. Она была такая маленькая, что я приходился ей вровень, несмотря на короткие ноги.

Мы с Коко боролись целыми днями. Другие девчонки тоже присоединялись к нам, а иногда и Шустрик, который всегда хотел играть в игру, где он побеждает Вожака. Впрочем, ему приходилось контролировать свою агрессивность: если он начинал слишком буянить, кто-то из самцов подбегал, чтобы преподать урок. Когда такое случалось, я всегда делал вид, что вижу Шустрика впервые в жизни.

Мне нравился мой мир, мой Двор. Я обожал бегать по грязи возле лохани с водой, так что брызги из-под лап пятнали мою шерсть. Мне нравилось, когда все принимались лаять, хоть и не понимал, зачем мы это делаем. Я любил гоняться за Коко, спать в куче собак и нюхать чужие какашки. Много раз я засыпал прямо на ходу, утомленный игрой и довольный до безумия.

Взрослые собаки тоже играли – даже Вожак иногда бегал по двору с куском одеяла в зубах, а остальные собаки бежали за ним и делали вид, что не могут догнать. Мать не играла никогда – она вырыла себе яму за штабелем шпал и обычно просто лежала там. Когда я зашел ее проведать, она зарычала, будто забыв, кто я такой.

Однажды вечером, после обеда, когда собаки разбрелись по Двору, я увидел, как Мать незаметно выбралась из своего убежища и двинулась к калитке. Я жевал резиновую косточку – мне все время хотелось жевать что-нибудь из-за зуда во рту, но тут я застыл и стал смотреть на Мать, которая уселась перед калиткой. Что, кто-то пришел? Я прислушался – если бы у нас был гость, все собаки уже лаяли бы.

Часто по вечерам Карлос, Бобби и другие мужчины сидели за маленьким столиком и болтали, передавая друг другу открытую стеклянную бутылку, из которой доносился резкий химический запах. Впрочем, в этот вечер во Дворе были только собаки.

Мать уперлась передними лапами в перекладины деревянной калитки и ухватила зубами железную ручку. Неужели она будет жевать эту гадость, когда вокруг столько замечательных резиновых косточек? Мать повертела головой направо и налево – никак не могла откусить кусок. Я взглянул на Шустрика, – он крепко спал.

И вдруг калитка неожиданно щелкнула и открылась. Моя Мать открыла ее! Она опустила лапы на землю и плечом распахнула калитку, осторожно нюхая воздух по ту сторону забора.

Потом она обернулась и посмотрела на меня блеснувшими глазами. Я понял смысл: Мать уходит. Я встал, чтобы присоединиться к ней; Коко, лежавшая рядом, лениво подняла голову, поморгала, а потом, вздохнув, снова растянулась на песке.

Если я уйду, то больше не увижу Коко. Я разрывался между верностью Матери, которая кормила меня, учила и заботилась обо мне, и моей новой стаей, в которую входил и мой никчемный братец, Шустрик.

Мать не стала дожидаться моего решения. Она тихо скользнула во мрак надвигающейся ночи. Если я хочу догнать ее, надо торопиться.

Я выскочил из открытой калитки вслед за Матерью, в непредсказуемый мир по ту сторону забора.

Шустрик не видел, как мы уходим.

3

Ушел я недалеко. Во-первых, я не мог двигаться так же быстро, как Мать, а во-вторых, перед домом росли кусты, которые обязательно нужно было пометить. Мать не ждала меня и даже не оглянулась. Она делала то, что умела лучше всего: незаметно скользила среди теней.

Когда-то, совсем недавно, все, чего я хотел от жизни, – возможности прижаться к Матери; ее язык и ее теплое тело значили для меня больше всего. Теперь, глядя, как она исчезает, я понял: оставляя меня, она делает то, что рано или поздно должны делать все собачьи матери. Мое желание следовать за ней было последним порывом – наши отношения навсегда изменились.

Я еще не опустил задранную лапу, когда Сеньора вышла на крыльцо и остановилась, увидев меня.

– Ого, Тоби, как же ты выбрался?

Если бы я хотел удрать, бежать нужно было бы немедленно. Конечно, я этого не сделал. Я завилял хвостом и подпрыгнул, пытаясь лизнуть хозяйку в лицо. К ее цветочному запаху добавился замечательный аромат жирной курицы. Сеньора пригладила мои уши, и я последовал за ней, очарованный ее прикосновением, к еще незакрытой калитке, за которой дремала безучастная стая. Она легонько протолкнула меня в калитку и вошла следом.

Как только калитка захлопнулась, собаки повскакали со своих мест и побежали к нам. Сеньора гладила их и ласково говорила с ними, а я сердился, что приходится с кем-то делить ее внимание.

Несправедливо: я отказался от Матери, чтобы быть с Сеньорой, а она вела себя, словно я не лучше других!