Жизнь этого парня - [5]

На обратной дороге из пустыни Рой обычно останавливался возле страховой компании, где мать получила работу секретарши после того, как узнала, что Кеннекот на самом деле бастует. Он ждал снаружи, пока она не заканчивала работу. Затем следовал за ней до дома, не спеша ведя машину, то там, то здесь заезжая на шоссе и позволяя ей быть впереди, затем сходил с трассы снова, чтобы держать ее на виду. Если бы моя мать хоть раз оглянулась, она бы наверняка сразу же заметила джип. Но она не оглядывалась. Она шла твердым военным шагом: плечи расправлены, голова прямая – и никогда не смотрела назад. Рой вел себя так, будто это была игра, в которую мы все играли. Я знал, что это не так, но я не понимал, что это значит. Лишь держал данное Рою слово, которое он вытребовал у меня, ничего ей не говорить.

В один прекрасный день незадолго до Рождества мы упустили ее. Ее не было среди людей, покидающих здание, когда оно закрывалось. Рой подождал какое-то время, вглядываясь в потемневшие окна и наблюдая за тем, как охранник закрывает двери. Затем он запаниковал. Включил передачу и помчался вокруг всего блока. Потом снова остановился напротив здания. Выключил мотор и стал шептать что-то сам себе. «Хорошо, – говорил он, – все нормально, нормально» и снова включал мотор. Он объехал здание еще раз и помчался по соседним улицам, то стуча по тормозам, то давя на газ, его щеки были мокрыми от слез, губы двигались как у молящегося. Все это случалось прежде и в Сарасоте, и я знал, что в такие моменты лучше помолчать. Я просто крепко держался на пассажирском кресле и старался «не отсвечивать».

Наконец, он остановился. Мы сидели просто так несколько минут. Когда ему стало лучше, я спросил, можем ли мы поехать домой. Он кивнул, не глядя на меня, затем достал платок из кармана рубашки, высморкался и положил платок на место.

Мать готовила ужин и слушала рождественские песни, когда мы вошли. Все окна были запотевшие. Рой смотрел, как я подошел к печке и прислонился к ней. Он продолжал смотреть на меня, тогда как я смотрел на него. Затем он подмигнул. Я знал, что он хочет, чтобы я подмигнул ему в ответ, и также знал, что это каким-то образом будет означать, что я на его стороне.

Мать положила одну руку мне на плечо, другой рукой помешивая соус. Рядом на барной стойке стоял стакан пива.

– Как пострелял из лука? – спросила она.

– Хорошо, – ответил я.

Рой сказал:

– Мы ездили стрелять по бутылкам. Потом поблудили немного.

– Поблудили? – повторила мать холодно. Она не выносила этого слова.

Рой прислонился к холодильнику:

– Напряженный день?

– Напряженный, и правда. Лихорадочный.

– Ага, ни минутки свободной.

– Мы набегались на работе, – сказала она. Сделала глоток пива и облизала губы.

– Должно быть, ты рада была уйти.

– Да, это было кстати.

– Отлично, – сказал Рой. – Хорошо прогулялась до дома?

Она кивнула.

Рой улыбнулся мне, и я улыбнулся в ответ.

– Я не знаю, кого ты пытаешься надуть, – сказал Рой. – Даже твой собственный ребенок знает, на что ты способна.

Он повернулся и пошел обратно в гостиную. Мать закрыла глаза, затем снова открыла и продолжила помешивать соус.

Это был один из тех ужинов, когда мы не разговаривали. После мать вытащила печатную машинку. Она солгала насчет скорости печати, только чтобы получить работу, и теперь ее босс ожидал от нее больше, чем она реально могла сделать. Это значило, что она должна была заканчивать отчеты по ночам. Пока она печатала, Рой глазел на нее поверх винтовки, которую чистил, а я писал письмо Элис. Я положил письмо в конверт и отдал матери, чтобы она опустила в почтовый ящик. Потом пошел спать.

Позже ночью я проснулся и услышал через стену ни на что не похожее ворчливое бормотание Роя. Слова сливались в один продолжительный гул. Казалось, это будет продолжаться вечно. Затем я услышал, как мать сказала: «Шопинг! Я ходила по магазинам! Я не могу погулять по магазинам?» Рой продолжал бормотать. Я лежал, обнимая своего мягкого медвежонка, для которого был уже слишком большой, и пообещал бросить его, когда официально сменю себе имя. Лунный свет заливал мою комнату. В такие ясные холодные ночи, как эта, я мог видеть облачко своего дыхания и представлять, что курю. Я делал это, пока снова не заснул.

Я был крещен на Пасху вместе с другими мальчиками из моего класса по катехизису. Чтобы подготовиться к таинству, мы должны были пройти через исповедь, и сестра Джеймс назначила каждому из нас время на неделе для встречи со священником. Затем мы вместе с ней должны были пройти в исповедальню. Она ждала нас снаружи, пока мы не закончим, и затем должна была провести через покаяние.

Я думал о том, что говорить на исповеди, но не мог разбить свое чувство вины на составляющие. Пытаться вытащить конкретный грех из общего ощущения вины было все равно что рыбачить на болоте. Сначала ты чувствуешь многообещающий рывок, затем – сопротивление, и, наконец, дело становится безнадежным, когда ты понимаешь, что зацепился за дно, а на конце твоего крючка – вся планета.

Ничего не приходило на ум. Я не понимал, как смогу пройти через это. Но в конце концов притащился в церковь в назначенное время. Улизнуть с этого мероприятия означало бы привлечь излишнее внимание к другим моим пропускам, что, чего доброго, спровоцировало бы визит сестры Джеймс к моей матери. Я не мог так рисковать, не мог допустить и мысли, что они обе сидят и сравнивают мои оценки за успеваемость.