Жизнь. Деятельность. Труды - [10]

Не обошли революционные настроения и духовные школы. Новые «освободительные» ветры растлевали молодые души, и то, что было немыслимым ещё недавно, теперь сделалось не только возможным, но совершенно естественным и получало оправдание в пришлых и домашних новомодных учениях. Всё чаше жизнь студентов «стала нарушаться беспорядками и волнениями на почве требований пересмотра устава и открытия свободного выхода в светские учебные заведения»[94].

В Тамбовской семинарии учащиеся поделились на две партии — либералов и консерваторов. Появились листовки и воззвания о бойкоте предстоящих экзаменов. Мысль, что наконец получена «возможность действовать независимо от начальства и даже против него»[95], горячила головы юных забастовщиков. В октябре воспитанники первых четырёх классов объявили о своём нежелании продолжать учёбу и начали забастовку. На предложение начальства заниматься в ожидании реформ отвечали: «не желаем»[96]. Занятия были приостановлены, и многие родители вынуждены забрать детей домой. По донесении Синоду о ситуации, было получено распоряжение «заниматься с 5 и 6 классами — остальных распустить». Однако уволенные семинаристы стали оказывать давление и на старшеклассников, требуя прекращения занятий. Затем последовало ночное битье стёкол в квартирах преподавателей, известных «твёрдостью и искренностью политических убеждений»[97]; наконец, в среде учащихся стали распространять прокламацию в очень «оскорбительных выражениях», с призывом к новой забастовке[98].

На первых порах требования семинаристов касались в целом, реформы школы: уничтожение балльной системы и введение лекционного способа преподавания в старших классах; свободный доступ выпускникам четвёртого класса во все высшие учебные заведения, шестого — в духовную академию без экзаменов; уничтожение сословных различий при поступлении в духовную школу; отмена платы за обучение. Были и более частные требования: допущение в студенческую библиотеку всех дозволенных общей цензурой книг; свобода собраний в стенах семинарии; право посещения общественных сходок и свобода отлучек из квартир[99]. Главное направление борьбы семинаристов заключалось в желании отодвинуть образование подальше от церковности и приблизить к миру — иными словами, искоренить из семинарии то, что более всего воспитывает будущих пастырей.

Волна стачек и бойкота среди учащихся духовных учебных заведений прокатилась по всей России. Стремясь нормализовать положение, Святейший Синод нашёл нужным со своей стороны предпринять конкретные шаги к подготовке реформы школ и сделал некоторые послабления в порядках семинарской жизни. Была также объявлена амнистия всем уволенным за беспорядки семинаристам. Но сколько-нибудь изменить положение не удалось, и собравшиеся после рождественских каникул учащиеся «обнаруживали такое революционное настроение, что сладить с ними было невозможно. Семинаристы распевали революционные песни и шли в церковь с пением “Марсельезы”»[100].

В это беспокойное время от о.Ректора требовалась рассудительность и твёрдость, последовательность и решительность. 27 января 1906 г. на Пастырском собрании Тамбовской епархии был поднят вопрос о положении дел в Тамбовской семинарии. Священство ходатайствовало перед Преосвященнейшим Иннокентием «о распространении объявленной Св.Синодом амнистии воспитанникам семинарии, уволенным за октябрьские беспорядки, также и участникам мартовских волнений того же 1905 года». Отцы просили за своих детей, думая, что это их успокоит. Выступивший на собрании архим.Феодор обрисовал обстановку в семинарии и настроения семинаристов: «Мне передавали, будто воспитанники говорят: забастуем и в том случае, если найдём поддержку в собрании пастырей, и в том, если наши требования не найдут сочувствия»[101]. Он знал, что уступки и смягчения по отношению к забастовщикам особого действия не возымеют. Вместе с тем, как руководитель, как отец, он предлагал не лишать студентов доверия, не унижать их как личности. Так, когда зашла речь об избрании делегации от учащихся на заседание собрания, архим.Феодор высказался за то, чтобы это избрание они совершили свободно, без присутствия Ректора и инспектора[102].

Даже в эти тяжёлые дни о.Феодор не упускал из своего пастырского внимания главное — заботу о душе своих воспитанников. Он считал, что, принимая некоторые требования семинаристов, невозможно удовлетворить те из них, которые будут явно во вред их нравственности. Например, по опыту зная, что и как читали семинаристы в то время (а наибольшим спросом пользовались копеечные брошюры нигилистического содержания)[103], он говорил на собрании: «Мы не можем... разрешить чтение книг бесцензурных; вред очевиден; и вообще чтение книг вещь очень серьёзная. Ведь, например, не много бы было пользы, если 14-летнему мальчику дать читать сочинения даже великого Достоевского»[104].

В происходивших беспорядках архим.Феодор видел не случайное явление. Со свойственной ему христианской и гражданской чуткостью он понимал, что тлевшие до поры недуги русской действительности готовы вспыхнуть большим пожаром. Уже и теперь русская жизнь озарялась революционным пламенем, всё более раздуваемым «враждебными вихрями». Силы зла последовательно растлевали народ и, о чём особенно скорбела душа о.Ректора, растлевали совсем юный народ, призванный стать надеждой и цветом Церкви и государства, — учащееся юношество, будущих пастырей и учителей народных. Глубокой болью за судьбы Отечества продиктованы строки многих работ архим.Феодора. Страницы «Епархиальных ведомостей» со времени его редакторства стали настоящей трибуной борьбы с опасностью, надвигавшейся на Россию.