Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим - [11]

— Так что же они сказали, Дэви? Повтори. Я не могу этому поверить.

— «Очаровательная»… — начал я.

Моя мать зажала мне рот, чтобы я замолчал.

— Нет, только не очаровательная! — смеясь, воскликнула она. — Они не могли сказать «очаровательная», Дэви. Я знаю, что не могли!

— Они сказали: «Очаровательная миссис Копперфилд», — твердо повторил я. — И «хорошенькая».

— Нет! Нет! Этого не могло быть. Только не хорошенькая! — перебила моя мать, снова касаясь пальцами моих губ.

— Сказали: «Хорошенькая». «Хорошенькая вдовушка».

— Какие глупые, дерзкие люди! — воскликнула мать, смеясь и закрывая лицо руками. — Какие смешные люди! Правда? Дэви, дорогой мой…

— Что, мама?

— Не рассказывай Пегготи. Пожалуй, она рассердится на них. Я сама ужасно сержусь на них, но мне бы хотелось, чтобы Пегготи не знала.

Конечно, я обещал. Мы еще и еще раз поцеловались, и я крепко заснул.

Теперь, по прошествии такого долгого времени, мне кажется, будто Пегготи на следующий же день сделала мне поразительное и необычайно заманчивое предложение, о котором я собираюсь рассказать; но, вероятно, это было месяца через два.

Однажды вечером мы снова сидели вдвоем с Пегготи (моей матери снова не было дома) в обществе чулка, сантиметра, кусочка воска, шкатулки с собором Св. Павла на крышке и книги о крокодилах, как вдруг Пегготи, которая несколько раз посматривала на меня и раскрывала рот, словно собиралась заговорить, но, однако, не произносила ни слова, — я бы встревожился, если бы не думал, что она просто зевает, — Пегготи вкрадчивым тоном сказала:

— Мистер Дэви, вам не хотелось бы поехать со мной недели на две к моему брату в Ярмут? Это было бы чудесным развлечением, правда?

— А твой брат добрый, Пегготи? — предусмотрительно осведомился я.

— Ах какой добрый! — воздев руки, воскликнула Пегготи. — А потом, там море, лодки, корабли, и рыбаки, и морской берег, и Эм — он будет играть с вами…

Пегготи имела в виду своего племянника Хэма, о котором упоминалось в первой главе, но говорила она о нем так, словно он был глаголом из английской грамматики.

Я раскраснелся, слушая ее перечень увеселений, и отвечал, что это и в самом деле было бы чудесным развлечением, но что скажет мама?

— Да я бьюсь об заклад на гинею, что она нас отпустит, — сказала Пегготи, не спуская с меня глаз. — Если хотите, я спрошу ее, как только она вернется домой. Вот и все.

— Но что она будет делать без нас? — спросил я и положил локти на стол, чтобы обсудить этот вопрос. — Она не может остаться совсем одна.

Тут Пегготи начала вдруг разыскивать дырку на пятке чулка, но, должно быть, это была очень маленькая дырочка и ее не стоило штопать.

— Пегготи! Ведь не может же она остаться совсем одна?

— Господи помилуй! — воскликнула наконец Пегготи, снова подняв на меня глаза. — Да разве вы не знаете? Она будет гостить две недели у миссис Грейпер. А у миссис Грейпер соберется большое общество.

О, в таком случае я готов был ехать! Я с величайшим нетерпением ждал, когда моя мать вернется от миссис Грейпер (это и была наша соседка), чтобы удостовериться, разрешено ли нам будет привести в исполнение наш замечательный план. Моя мать, удивившаяся гораздо меньше, чем я ожидал, охотно приняла его, и в тот же вечер все было решено; условились, что она заплатит за мой стол и помещение.

Вскоре настал день отъезда. Срок был назначен такой короткий, что этот день настал скоро даже для меня, а я ожидал его с лихорадочным нетерпением и немного опасался, как бы землетрясение, или извержение вулкана, или какое-нибудь другое стихийное бедствие не помешали нашей поездке. Нам предстояло ехать с возчиком, который отправлялся в путь утром после завтрака. Я готов был отдать что угодно, только бы мне позволили одеться с вечера и лечь спать в шляпе и башмаках.

Хотя я говорю об этом веселым тоном, но и теперь волнуюсь, припоминая, с какой охотой собирался я покинуть дом, где был так счастлив, и даже не подозревал, какая ждет меня утрата.

Когда повозка стояла у калитки и моя мать целовала меня, чувство любви и благодарности к ней и к старому дому, которого я никогда еще не покидал, заставило меня расплакаться, и я с радостью вспоминаю об этом. Мне приятно думать, что заплакала и моя мать и я почувствовал, как у моего сердца бьется ее сердце.

Я с радостью вспоминаю, что моя мать выбежала за калитку, когда возчик тронулся в путь, и приказала ему остановиться, чтобы она могла поцеловать меня еще раз. Я с радостью припоминаю, с какой горячею любовью приблизила она свое лицо к моему и поцеловала меня.

Когда мы покинули ее одну на дороге, к ней подошел мистер Мэрдстон и, по-видимому, стал упрекать ее за то, что она так взволнована. Я выглядывал из-под навеса повозки и недоумевал, какое ему до этого дело. Пегготи, которая тоже оглянулась назад, казалась не очень-то довольной, о чем свидетельствовало ее лицо, когда она повернулась ко мне.

Я сидел и долго смотрел на Пегготи, погрузившись в размышления: а что, если ей поручили бы потерять меня по дороге, как мальчика в сказке; удалось ли бы мне добраться до дому с помощью пуговиц, которые она теряла по пути?

Глава III