Жизнь боя - [7]

— Будь мужчиной, Жозеф, — сказал он, — а главное, думай о том, что ты делаешь, ладно?

Я кончил работу в полночь. Я пожелал коменданту спокойной ночи.

* * *

Прошлой ночью в туземном квартале побывал полицейский комиссар Птичья Глотка. Он обязан этим прозвищем своей длинной-предлинной шее, гибкой, как шея волоклюя… Итак, Птичья Глотка явился со своими людьми в наш квартал. Я ушел из резиденции в полночь. Дома все спали. Я лег, но уснуть не мог. Я закрыл глаза и стал ждать прихода сна. Настала минута, когда я уже не знал, дремлю я или бодрствую. Я услышал сквозь сон скрип тормозов. Хижину озарил свет, словно во время полнолуния. Я встал и неслышно подошел к двери. На нее посыпались сильные удары.

— Откройте, откройте! — закричали голоса.

Я крадучись вернулся назад, чтобы предупредить зятя. К моему удивлению, он был на ногах.

— Это Птичья Глотка со своими людьми, — прошептал я ему на ухо.

Мы пошли открыть дверь, на которой срывали свое нетерпение непрошеные гости. Дверь подалась прежде, нежели я успел ее отворить. Предшествуемый четырьмя стражниками-феллатами, Птичья Глотка ворвался в мою каморку. Я спрятался за дверью, а зять и сестра, полумертвые от страха, смотрели, как Птичья Глотка и его люди переворачивали вверх дном наш убогий скарб. Они опрокинули старую канистру, и вода из нее пролилась на мою циновку. Птичья Глотка наподдал ногой глиняный кувшин, который разбился вдребезги. Он велел одному из стражников порыться в куче бананов. Оторвал от связки банан и с жадностью принялся есть его. Я испугался за сестру — она так и впилась глазами в огромный кадык белого. Кадык то раздувался, то съеживался, как жаба, пока Птичья Глотка пожирал банан. Он бросил кожу, дважды повернулся на каблуках, затем ткнул в нашу сторону пальцем. Стражник с красными нашивками вытащил меня из-за двери и толкнул к начальнику. Птичья Глотка навел прямо на меня мощный электрический фонарь. Я часто замигал и невольно откинул голову.

— Твое имя? — спросил чернокожий с нашивками, служивший также переводчиком.

— Тунди.

— Тунди? А дальше как? — спросил полицейский комиссар.

— Тунди-Жозеф, бой коменданта.

Птичья Глотка сдвинул брови. Чернокожий сержант подтвердил мои слова:

— Чистая правда, сеп[8].

Белый повернулся ко мне спиной и направил сноп света в темноту, где прятались зять и сестра.

— Это моя сестра, а мужчина — ее муж…

— Чистая правда, сеп, — повторил чернокожий сержант.

— Хорошо, — сказал Птичья Глотка и гневно посмотрел на своего чернокожего коллегу. — Ладно, ладно, — пробормотал он, поочередно взглянув на нас.

Он оторвал еще один банан и стал его есть. Глаза сестры опять расширились, и я снова испугался. Птичья Глотка направился к двери, нагнул свою длинную шею и вышел. Звук моторов замер в отдалении, наступила тишина.

Негры убежали в лес. Оказывается, чернокожий сержант поднял на ноги весь квартал, засвистев в ту минуту, когда машина остановилась у нашей хижины.

Во время вчерашней облавы Птичья Глотка никого не взял. Он ел бананы…

* * *

Я проснулся с первым криком петуха. Когда я пришел в резиденцию, все еще спали, кроме часового, который ходил взад и вперед по веранде. Стражник узнал меня и подошел. Мы сели на ступеньку у входа, и он спросил, что я думаю о Глазе Пантеры. «Вот оно что, — подумал я, — видно, так прозвали коменданта…»

— Знаешь, старина! — воскликнул стражник. — Глаз Пантеры бить, больно бить, как Птичья Глотка! Он давать мне пинка ногой… С ним шутить плохо…

— Да, — ответил я, — мы во власти Пантеры…

Горн в военном лагере протрубил зорю — шесть часов. Я услышал оглушительный возглас: «Бой, душ!» Хозяин встает раньше, чем остальные белые. Приняв душ, он спросил, хорошо ли я спал.

— Хорошо, господин комендант, — ответил я.

— Правда?! — переспросил комендант, криво усмехнувшись.

— Да, господин комендант, — подтвердил я.

— Ты лжешь! — сказал он.

— Нет, не лгу.

— Лжешь! — повторил он.

— Не лгу, господин комендант.

— А вчерашняя облава?..

Он недоуменно пожал плечами, затем презрительно назвал меня «бедным малым». Он нехотя проглотил чашку кофе и обругал повара. В кофе было положено меньше сахара, чем обычно. Комендант обозвал нас, как всегда, «шайкой бездельников» и ушел, хлопнув дверью.

Сегодня суббота. Все данганские белые проводят этот день в Европейском клубе, принадлежащем г-ну Жанопулосу. Слуги освобождаются в полдень.

Вернувшись в туземный квартал, я встретил Софи, чернокожую любовницу инженера-агронома. Она, казалось, была в ярости.

— Ты недовольна тем, что свободна сегодня, Софи? — спросил я.

— Я круглая дура, — ответила она. — Впервые мой белый оставил ключи от сундука в кармане брюк, а я их не обшарила, пока он спал после обеда.

— Неужто ты хочешь помешать своему белому вернуться на родину?

— Плевать мне на его родину и на него самого. Обидно, что я не сумела разбогатеть с тех пор, как живу с этим необрезанным. И опять упустила сегодня удобный случай… У меня в голове не мозги, а труха…

— Так, значит, ты не любишь своего белого? Однако он самый красивый из всех белых в Дангане, знаешь…

Она посмотрела на меня, затем возразила:

— Право, ты говоришь так, словно ты вовсе не негр! Неужто не понимаешь, что белым кой-чего недостает, и мы не можем влюбиться в них?..